Аннотация

"Археологические Вести", СПб., 2000. Выпуск 8. Аннотация

НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ

 

 

В. П. Любин. Туркменистан в эпоху палеолита

А. Е. Матюхин. Описание и интерпретация орудий из палеолитических мастерских

В статье мы опираемся на материалы мустьерских и позднепалеолитических мастерских по изготовлению двусторонних треугольных и листовидных острий, расположенных в долине Северского Донца, на территории Ростовской области (рис. 1). Следует признать, что орудия из мастерских достаточно своеобразны в типологическом отношении, что вызывает определенные трудности в их изучении. Все орудия были изучены нами с типологической, технологической и функциональной точек зрения.

Мы придерживаемся того мнения, что изучение орудий не только из мастерских, но также стоянок должно быть четко связано с двумя основными стадиями описанием и эмпирической интерпретацией. Формальная типология, как известно, решает вопросы регистрации, классификации, описания формы и размеров, выделения морфологических, то есть формальных типов. Это необходимо как для базового наименования предметов, так и для различных целей типологического анализа индустрии.

Другой вид описания - целенаправленное описание, т.е. более углубленное, аналитическое. Оно сводится к фиксации тех признаков, которые могут быть связаны с культурой, технологией, функцией, сырьем и т.п. В основе всякого описания лежат морфологические и метрические критерии и никакие другие, например, Функциональные, что нередко случается. Типологическая классификация не касается реальных функций орудий. Она самостоятельна и имеет свои определенные цели. Таким образом, изделия из мастерских на стадии первичного описания присваиваются те же формальные названия, что и орудиям из стоянок. Мы используем для этих целей тип-лист Ф. Борда, но с некоторыми исправлениями и дополнениями.

На стадии эмпирической интерпретации с учетом формально-необходимого и целевого описания, а также функционального и технологического анализа у изделий выясняется в общих чертах природа имеющихся признаков и обозначаются признаки культурные, технологические и функциональные. Осуществляется также выяснение содержания предметов. Другими словами, что на деле означают те или иные формальные типы?

Здесь используются такие понятия как модель орудия, законченные, незаконченные, неполучившиеся, пробные орудия, заготовки и др. Важное методологическое значение имеет учет функционального типа изучаемых памятников.

Большими интерпретационными возможностями при выявлении природы и содержания изделий обладает функциональный метод. Так, с учетом макро и микроследов износа удалось показать. что некоторые грубые по облику орудия, в частности, чоппинги, бифасы аббевильского и ашельского облика использовались для рубки кости и рога (рис. 2: 5-6), а атипичные макроорудия из мустьерских мастерских - для выкапывания кварцитовых валунов из песка (рис. 2: 7). Готовыми, функционально-значимыми орудиями являются также некоторые выразительные скребла (рис. 2: 1-2), скребки (рис. 2: 3-4), обнаруженные на памятниках позднего палеолита, например, на Бирючьей балке 2. Однако в коллекции мастерских выделено немало грубых орудий без следов использования. Это, к примеру. нуклевидные орудия (рис. 5: 5; 7: 3), грубые и менее грубые бифасы (рис. 3: 2; 4-7; 4: 2, 4, 7; 7: 4-5), атипичные макрорудия (рис. 6: 6), атипичные орудия с двусторонней обработкой (рис. 3: 3; 5: 4, 6), сложные типы. скребел (рис. 3: 2; 4: 3, 5; 5: 2-3; 6: 2, 5, 7). Обратим. также внимание на отщепы с уплощенным корпусом (рис. 6: 3), отщепы с базальным утончением (рис. 5: 1; 6:1), простые грубые скребла (рис. 3: 8), крупные выемчатые и зубчатые формы (рис. 4: 1) и др. Особенно интересны мастерские, например, мастерская Бирючья балка 1а, где обнаружены только грубые двусторонние орудия без следов использования, где отсутствуют нуклеусы, а также типичные орудия на отщепах (рис. 7).

Интерпретация изделий, конечно, не может обойтись без направленного технологического исследования. Его структурными элементами являются данные целевого типолого-морфологического анализа, экспериментов, ремонтажа, теории раскалывания камня, петрографии, планиграфии и т.п. Исключительно важны всякого рода реконструкции технологических процессов. Реконструкция редукционной последовательности процесса изготовления треугольных и листовидных острий проведена с помощью конкретных и, разнообразных редукционных рядов (рис. 8). Следует подчеркнуть, что все стадиальные формы, приведенные в этих рядах, это реальные орудия, обнаруженные на разных памятниках. Ввиду объективного отсутствия некоторых стадиальных форм их реальное число, по сравнению с приведенным рисунком, должно быть более значительным. Можно выделить несколько технологических вариантов. Рассмотрим контекст наиболее сложного редукционного ряда первого технологического варианта (8: 6-7). Начальными стадиальными формами здесь могут быть желваки, обломки иди крупные отщепы с единичными сколами, атипичные макроорудия или грубые бифасы (рис. 8: 7а-в; 6а-в). Промежуточные стадиальные формы представлены менее грубыми бифасами (рис. 8: 7г; бг-д). В конце редукционного ряда дана эталонная, типичная форма треугольного и листовидного острий. Второй технологический вариант включает орудия, заготовками для которых послужили относительно плоские отщепы (рис.8: 1, 3-5). Выделено несколько редукционных рядов. Например, один ряд начинается с отщепа с утонченным основанием (рис.8: 4а), второй - с отщепа с уплощенным корпусом (рис.8: 1а), третий - с двустороннего или конвергентного скребла (рис.8: 5а). Менее уверенно в качестве начальных стадиальных форм можно представить зубчатые или выемчатые орудия, простые грубые скребла или отщепы с ретушью (рис.8: 3а). Это – предположение, но вполне реальное. Число промежуточных форм сокращается. Третий технологический вариант связан с остриями, изготовленными из достаточно тонких отщепов (рис. 8: 2). Оформление модели острий осуществляется с самого начала.

Аналогичные по своей логике редукционные ряды можно предложить также для бифасов и топоров (рис. 9-10). Применительно к первому и отчасти ко второму технологическим вариантам начальные стадиальные формы острий, бифасов и топоров будут не отличимы друг от друга (рис. 9: 1, 3-4; 10: 2-4, 8). Не удивительно, что топоры неолита и бронзы, оставленные на начальной стадии изготовления, были приняты некоторыми исследователями за аббевильские, ашельские и мустьерские бифасы, кливеры и другие близкие орудия.

Таким образом, перечисленные выше грубые орудия в инвентаре мастерских являются незаконченными, неполучившимися пробными орудиями или заготовками (различными стадиальными формами) двух профильных типов - треугольных и листовидных острий. Однако в инвентаре поселений многие из этих орудий могут, наоборот, оказаться законченными орудиями, которые использовались для тех или иных практических целей. Это - важный момент. Повторим, что функциональный тип памятника здесь имеет принципиальное значение.

С методологической точки зрения уровень технологических реконструкций означает переход от формальных, описательных типов к содержательным типам и, соответственно, от формальной классификации - к содержательной, синтетической. Такая классификация носит технологический характер и построена на иной основе, а именно - интерпретационной. Она является результатом комплексного исследования, синтезом разных данных. Какой же подход должен осуществлять такой синтез? По-нашему мнению, типология, но не формальная, а типология более высокого уровня, которая обладает функцией элементарного объяснения. Именно на этом уровне она организует различного рода информацию, внутренние связи в археологических предметах, рассматривая их как целостные, системные объекты. Справедливо будет считать, что объем исследовательских процедур. методологических возможностей и конкретных задач у типологии, как сложной дисциплины больше, чем у других подходов.

Все три подхода, с одной стороны, имеют самостоятельный характер, поскольку они касаются разных сторон археологических объектов и, соответственно, имеют свой собственный объем информации. С другой стороны, оправданно ставить вопрос о внутреннем единстве этих методов. Единство трех подходов обусловлено и тем, что их главным источником информации является форма изделий в своем специфическом преломлении. У формальной типологии и функциологии по сути не может быть конфликтов компромиссов. Они независимы и выполняют свои определенные задачи.

Г. В. Синицына, С. Н. Лисицын. Опыт выделения хронологических комплексов финального палеолита – раннего мезолита на многослойной стоянке Вышегора I в Смоленской области

Решение вопроса о первоначальном заселении верховьев Днепра определяется тем, что практически весь имеющийся археологический материал происходит из переотложенных отложений. Целью настоящей работы является попытка выделения хронологически последовательных комплексов в совокупности археологических материалов многослойной стоянки Вышегора I, связанной с отложениями определенного геологического (рубеж плейстоцена-голоцена) и археологического периода (финальный палеолит – ранний мезолит). Вопросы хронологии и последовательности этапов заселения стоянки решаются на основании типологического анализа артефактов с привлечением ремонтажа, горизонтальной и вертикальной стратиграфии.

Многослойная стоянка-мастерская Вышегора I расположена в Новодугинском районе Смоленской области. Памятник приурочен к высокому коренному берегу правого берега Днепра. Раскопками 1996–1997 гг. на площади 54 кв. м. было зафиксировано неравномерно насыщенное скопление кремневых находок (рис. 1). Большая их часть была локализована в пределах древней промоины, пересекавшей раскоп с юга на север. На участке квадратов У-Ф-Х-29-32, наблюдалась наиболее полная стратиграфическая колонка, включавшая 6 слоев (рис. 1А, 1Б), где выделяется локализованная погребенная почва, а клиновидное углубление плавно переходит в чашевидное заполнение, округлое в плане. Инвентарь этого скопления и сопоставление его с остальными материалами взяты за основу выделения хронологических комплексов.

Кремневое сырье. По цвету кремня можно выделить по крайней мере 3 относительно однородные группы кремня (коричневый, серый, черный), которые внутри разделяются на более мелкие группы по оттенкам и сочетанию цветов и качеству сырья (табл. 1, 2, 3).

Техника расщепления. Нуклеусы, найденные в верхней, средней и нижней пачке отложений в пределах рассматриваемого участка демонстрируют сходную технику раскалывания одно- и двухплощадочных призматических ядрищ, ориентированных на получение пластинчатых заготовок (табл. 4, 5; рис. 4–6).

Планиграфия. На основании нескольких предметов, поддающихся ремонтажу установлено, что единичные предметы из средней стратиграфической пачки скопления апплицируются с кремнями из верхней пачки, найденными за пределами скопления.

Орудийный набор. Типологически выделяются по крайней мере три комплекса орудий, один из которых связан с финальным палеолитом и наконечниками типа лингби и гамург (рис. 2: 8, 9), залегающий в верхних слоях. Второй типологический комплекс в той же стратиграфической позиции имеет мезолитический постсвидерский облик (рис. 1: 1–7) и связан с серым кремнем. Третий комплекс (рис. 3) с раннемезолитическим набором орудий происходит из нижней пачки отложений.

Таким образом, в пределах промоины реконструируется обратная стратиграфическая последовательность погребения артефактов, что подтверждается сравнением данных с другими участками раскопа. После разрушения раннемезолитического поселения поверх были переотложены находки финального палеолита, а еще позднее сформировался постсвидерский мезолитический комплекс.

С. А. Васильев. Поздние комплексы многослойной стоянки Уй II и проблемы развития каменного века в голоцене на верхнем Енисее

Н. Б. Васильева, Н. В. Косорукова. Стоянка каменного века Марьино-1 на реке Ратце

Стоянка Марьино-1 располагается на правом берегу реки Ратцы, в 0,5 км. ниже по течению от д. Марьино, в сосновом бору. Высота над уровнем воды составляет 3 м. В 1998 г. памятник был исследован двумя раскопами и несколькими шурфами. Полученная в итоге раскопок коллекция артефактов содержит немногочисленный кремневый инвентарь и несколько фрагментов ямочно-гребенчатой керамики (рис. 4: 3). Наличие последней наряду с двусторонне обработанными наконечниками (рис. 2: 15, 16) позволяет предположить неолитический возраст стоянки.

Функциональное исследование позволило выделить категории изделий, использовавшиеся в различных производственных операциях. Самой многочисленной группой оказались скребки, применявшиеся для обработки шкур животных (рис. 2: 1–12.). Кроме того, на стоянке использовались мясные ножи (рис. 3: 15, 16, 21, 22), а для обработки твердых материалов – резцы (рис. 2: 14; 3: 18.), строгальные ножи (рис. 3: 13), скобели (рис. 3: 7, 19; 4: 5), сверло (рис. 3: 9) и рубящие орудия (рис. 2: 17; 3: 8.). Планиграфическое исследование позволило определить наличие на стоянке двух несколько удаленных друг от друга рабочих площадок (рис. 5).

Изучение технологии производства пластинчатых заготовок Марьино-1 показало наличие несомненного сходства в способах работы с ядрищами обитателей указанной стоянки и наиболее древнего памятника региона Марьино-4. Указанный результат показывает перспективность технологических разработок для выяснения взаимосвязи кремневых индустрий.

Г. Ф. Коробкова, Т. А. Шаровская. Костяные орудия каменного века (диагностика следов изнашивания по археологическим и экспериментальным данным)

Статья посвящена диагностическим следам изнашивания, с помощью которых определяются функции дифференцированных костяных орудий, встречающихся на значительном историческом отрезке от эпохи палеолита до бронзового века. Разработка диагностики основана на данных анализа экспериментальных эталонов и археологических оригиналов. В целом это сотни опытов и более 2200 разнообразных костяных орудий, происходящих из разнокультурных и разновременных археологических памятников, исследованных авторами в разное время (Коробкова, 1960; 1964; 1969; 1987; 1995; Коробкова, Шаровская, 1983; Зданович, Коробкова, 1988 и др.). Первые трасологические определения некоторых изделий из кости были сделаны еще С.А. Семеновым (1957; 1968). Функциональный список их заметно пополнился, также как и набор признаков, после проведения широкомасштабных экспериментов в специальных экспериментально-трасологических экспедициях (начиная с 1973 года и заканчивая 1993 годом). В результате получены эталоны следов изнашивания для серпов, стругов, тупиков, разминателей ремней, изготовленных из челюстей крупного рогатого скота и тазовых костей (рис. 1: 1, 4; рис. 4: 1–3) и проведена их сравнительная характеристика. Выявлены диагностические следы для стамесок для дерева (рис. 3: 4–6), снятия коры и шкур (рис. 3: 3, 7), костяных долот (рис. 3: 1, 2), лощил для шкур (рис. 4: 4, 17–19) и керамики ( рис. 5: 3, 4, 8), кочедыков для плетения циновок (рис. 6: 3, 4, 5), рыбных ножей (рис. 6: 2), сверл из трубчатых костей (рис. 1: 2, 3), шпателей для керамики (рис. 5: 1, 2), штампов для нанесения орнамента (рис. 5: 5–7), мотыг и палок-копалок (рис. 6: 1, 7), лопат (рис. 6: 6), шильев (рис. 4: 5–16).

А. К. Каспаров. Возможности идентификации зооморфных статуэток из энеолитических слоев памятников Илгынле-депе, Алтын-депе и Кара-депе в Южной Туркмении

В статье описывается способ при помощи которого можно определять видовую принадлежность глиняных статуэток животных из памятников эпохи энеолита – палеометалла предгорной полосы Копет-Дага. Метод основан на измерении статуэток и вычисления двух пропорциональных индексов, по соотношению которых определяется фигурка.

Приводятся данные по памятникам Илгынлы-депе, Алтын-Депе и Кара-Депе (IV тыс. до н.э.). Данные по Кара-депе дополнены новыми материалами из коллекций Государственного эрмитажа.

На основании полученных результатов делается вывод о том, что в энеолитическое время у мастеров существовало по крайней мере два канонических пропорциональных типа фигур животных. К первому относятся статуэтки быков, ко второму все остальные, главным образом мелкий рогатый скот. Приводятся графики, отражающие пропорциональное строение исследованных объектов.

Из слоев Алтын-Депе определено два быка, два изображения козлов или баранов, две статуэтки собак, одна предположительно является изображением кабана и четыре фигуры достоверно идентифицировать не удалось.

Среди статуэток с Кара-Депе, зафиксировано 10 быков, два изображения мелкого рогатого скота, три – куланов, три – собак и восемь объектов не ясны.

Н. Н. Скакун. Кремневые вкладыши молотильной доски, эксперименты и этнографические параллели

 

Л. Б. Кирчо, Т. А. Шаровская. Орнаментированный каменный сосуд из Алтын-депе (к вопросу о постгеоксюрском комплексе Южного Туркменистана)

Айлин М. Мёрфи. Обзор результатов палеопатологического анализа погребений скифского периода на могильнике Аймырлыг (Тува)

 

К. М. Байпаков. Семиреченские художественные бронзы

Название семиреченские художественные бронзы применимо к комплексам изделий из бронзы, куда входят светильники, курильницы, котлы, жертвенные столы. Обычно эти изделия находят как клады, которые происходят, главным образом, из района Семиречья: Илийская долина, Иссык-Кульская котловина и реже долин рек Чу и Таласа. Датируются бронзы эпохой ранних кочевников – саков и усуней, обитавших здесь с VIII в. до н. э. по IV в. н. э. Однако данные изделия изготавливались в более узкий промежуток времени – во второй половине I тыс. до н. э. Находки бронз связаны с древними святилищами, расположенными в живописных укромных местах: в предгорьях и горных ущельях. Культовый характер вещей предполагает сложную семантику скульптурных изображений на них. Центральное место в триаде изделий (светильник, котел, жертвенный стол) бесспорно принадлежало светильникам, каждый из которых был индивидуален и насыщен изображениями, слагаемыми в определенные композиции. В данной статье публикуются три из них, найденные на территории Большой Алматинки. Хищники на двух светильниках (рис.1,3:3) изображают, скорее всего, тигров или барсов – представителей фауны Семиречья и Восточного Туркестана. Тигры обитали в предгорьях и долинах рек, барсы – в горах. Образы этих зверей характерны для искусства, фольклора и мифологии народов Евразии. Они выполняли функции оберегов и защищали пространство, мир саков со всех сторон. По два-четыре тигра, барса, леопарда или льва изображались на городских воротах, по углам буддийских монастырей, по сторонам тронов, по периметру савроматских алтарей и, в данном случае, на углах или в центре чаши светильника. Известно также, что образы тигра и хищников носили и космогонический характер. Тигры охраняли границы Космоса, этот образ был связан с культом огня, в нем воплощались планетарные огни и бог огня – Агни. В хотано-сакском языке тигр – “рассвет”. Таким образом, становится понятным назначение светильников и изображений на них, как ритуальных предметов, связанных с огнем, солнечным светом и календарными циклами времен года.

Светильник с центральным изображением всадника, но спешенного и сидящего, был найден в Иссыке (рис. 2). Блюдо диаметром 25,5 см укреплено на ажурной подставке высотой 18 см. Человек сидит в позе лотоса и держит сосуд в правой руке, левая – опущена на бедро. Он одет в короткий кафтан, правая пола которого запахнута над левой. На голове – шапка шлемообразной формы с вертикальным полуовальным козырьком, плотно охватывающая голову и шею. С правой боковой стороны шапки, начиная от козырька, прослеживается рельефный орнамент в виде ломаной зигзагообразной линии. Лицо – с горбатым носом, переносица отсутствует. Глаза – каплевидные, рот обозначен горизонтальным углублением, над верхней губой – пышные усы. Фигурка прикреплена нижней частью к блюду с помощью вертикального штифта и вращается вокруг своей оси. Лошадь показана стоящей, со слегка опущенной мордой, взнузданной ременной уздечкой с псалиями. Челка – короткая, грива подстрижена или заплетена так, что конец ее свисает с одной стороны. Длинный хвост лошади закручен на конце в фигурный узел и связан. В области спины имеется отверстие подпрямоугольной формы, со стороны живота металл отсутствует. Фигурка подвижна, качается из стороны в сторону. С обратной стороны блюда напаяно по два бронзовых вертикальных налепа в виде ушка, между которыми вставлена подставка и укреплена с помощью штифта. Ажурная подставка конусовидной формы имеет 20 арочных отверстий. Конкретное толкование сюжета, конечно же являющегося иллюстрацией определенного мифа, затруднено. Можно лишь видеть в изображенном Митру на вершине Мировой горы.

И еще один светильник из района Большой Алматы также состоит из двух частей – ажурной подставки высотой 22,4 см и блюда диаметром 39 см с бортиком (рис. 3). В центре его расположена композиция из пяти фигур животных: горного козла, двух волков и двух воронов. Горный козел убит и лежит на боку. Его ноги с копытами вытянуты. Рога козла саблевидной формы изогнуты и имеют 13 валиков – годовых колец. Одна фигура стоящего волка расположена над мордой козла, другая – с противоположной стороны, над его крупом. Морды волков склонены над жертвой, пасть оскалена, видны зубы и клыки. Уши прижаты к голове. Удлиненные глаза каплевидной формы проработаны резцом. Туловище – длинное с втянутым животом, хвостом до пят, мощными лапами с крупными когтями. На спинах литых, полых фигур имеется по одному круглому отверстию. С двух других сторон на квадратных маленьких подставках припаяны фигуры воронов в позах ожидания остатков волчьей трапезы. Головы воронов с круглыми глазами чуть склонены набок, клювы сильно загнуты. Туловище со сложенными крыльями слегка наклонено вперед.

По бортику блюда напаяно 16 полых бронзовых фигур кошачьих хищников – барсов или тигров, расположенных друг за другом по часовой стрелке, в статичных настороженных позах. Пасти их оскалены; глаза каплевидной формы; хорошо выражены закругленные уши и носы; лапы имеют пять когтей, концы хвостов закручены в колечко. У двух хищников хвосты касаются закраины блюда, у пяти почти касаются ее, у восьми расположены на средней высоте и у одного тигра хвост отбит.

Изображенные на блюде персонажи хорошо известны по генеалогической легенде происхождения усуней, которые были политическими и, возможно, этническими преемниками саков Семиречья. В изложении китайских источников сохранилась легенда, гласящая о том, что усуньский владетель назывался Гуньмо. Его отец правил усунями, когда на них напали большие юеджи и убили отца. Однако наставнику Гуньмо удалось бежать вместе с младенцем в страну сюнну. Наставник, положив ребенка на траву, отправился на поиски пищи, а когда вернулся, то увидел, что ребенок не один – его кормит молоком волчица, а ворон кружит над ним с куском мяса в клюве. Так был спасен Гуньмо, а волк (волчица) и ворон стали священными животными у народа (Кюнер 1961: 72–73).

К. И. Зайцева. Лепные чашки на ножках конца VII – I вв. до н.э. из Северного Причерноморья. Часть вторая

Во второй части статьи рассматриваются небольшие лепные чаши на ножках конца VII–I веков до н.э. местных варварских племен Северного Причерноморья: Лесостепи юга Восточной Европы, конец VII – III в. до н.э. (табл. 3, № 40–43, Западноподольская группа памятников; № 44–48, Ворсклинская группа; № 49–52, Посульская группа; № 53–61, Правобережная Среднеднепровская группа; № 62–67, Среднедонская группа); Степной Скифии (№ 68, погребение середины V в. до н.э. в г. Днепрорудном); Нижнедонской степной группы (№ 69,70, IV – начало III в. до н. э., Елизаветовокое городище в дельте Дона); позднескифского царства в Крыму, III–I вв. до н.э. (табл. 4, № 71–79) и в Нижнем Приднепровье (№ 80–87, городища Знаменское, Гавриловское, Золотая Балка); Нижнего Поднестровья (№ 88, 89, курганы Тираспольщины, II в. до н.э.); меотов Прикубанья (№ 90, 91, погребения IV – начала III в. до н.э. и III – начала I в. до н. э.) – всего 51 чашка и одна крышка. Из них 28 экземпляров найдены на территории городищ и поселений, 22–24 – в погребениях умерших. Все эти изделия собраны по ранее сделанным разрозненным публикациям. В статье указаны места находок чашек, дана характеристика их форм, проведено сопоставление с лепными чашками из греческих причерноморских государств, изученных в первой части статьи. При этом выявлены различия между ними и сходство форм некоторых сосудов (№ 1, 22, 52; 4, 5, 11, 44–46, 70, 81; 7, 8, 33–35, 76; 24, 87; 51, 68; 56, 74), а также сходство деталей в виде углубления на дне чаши и перегородки внутри вместилища для воскурении ароматическими веществами (№ 15 – Ольвия, № 77 – поздние скифы Крыма); сквозного отверстия в ножках сосудов для возлияний (№ 12 – Ольвия, № 60 – поселение Лесостепи); рельефного ободка – символа солнца и света (№ 29, 31, 70, 81, 87). Наиболее своеобразным из всех изделий является кубок-канфар № 65 III в. до н.э. с поселения Волошино I. Он сделан по образцам античных чернолаковых канфаров, но с добавлениями деталей, которые характерны и для других Среднедонских чашек. В III–I вв. до н.э. появились некоторые новые формы – это курильницы № 73, 77 поздних скифов Крыма.

Лепные чашки конца VII – III в. до н.э. из Лесостепной Скифии: обнаружена на территории городищ и поселений в жилых землянках, домах и комплексах, в культурных слоях с остатками жилиц, в одном из зольников, которые связываются с культами огня домашнего и родового очагов (№ 40–43, поселения у сел Залесье и Селище; № 47 и две ранее изданные чашки, Восточное и Западное укрепления Бельского городища; № 65, пос. Волошино i). Конкретные места находок некоторых сосудов в предыдущих публикациях не указаны (№ 44–46,48, Восточное укрепление Бельского городища; № 60, 61, поселение у с. Грищенцы; № 63, поселение у хутора Городище (Кировское). В закрытых и открытых археологических комплексах обнаружены разнообразные ритуальные предметы: глиняные фигурки людей и животных, птиц, фантастических существ; жертвенники разных форм, лепные лепешки-хлебцы; миниатюрные сосудики, повторяющие формы больших сосудов, и др. (жилища и общественное святилище на Восточном укреплении Бельского городища, другие поселения). На городище Кировское найдена каменная антропоморфная фигурка, изображающая, видимо, само божество. Почти такое же количество лепных чашек конца VII – III в. до н.э. из лесостепной Скифии найдено в захоронениях умерших (№ 49–55, 58, 59, 62, 64, 66, 67, вероятно, № 56, 57). Во многих из них выявлены следы огненного ритуала, наличие углей, золы, красной краски – заменителей огня. Указанные материалы и раскопки других городищ и могильников лесостепной полосы свидетельствуют о том, что у местных оседлых племен этого региона, рано сложился своеобразный пантеон божеств и связанных с ними религиозных обрядов с ярко выраженными земледельческим культом и плодородия вообще во всех его проявлениях, с культами огня, солнца и луны, с почитанием усопших.

Из Степной Скифии переиздаются всего три чашки (№ 68, 39, 70). По свидетельству Геродота, скифы более всего почитали Табити-Гестию, богиню очага и огня, а также многих других богов неба, солнца и света, земли и воды, плодородия, покровителей человеческого рода. На Каменском городище, по мнению Б.Н. Гракова, открыто маленькое святилище богини огня; культ огня изредка прослеживается в погребальных сооружениях скифов VII–III вв. до н.э. Священные обряды с жертвоприношениями животных и возлияниями у очагов-жертвенников, глиняных столиков-алтарей, зольников совершались в III–I вв. до н. э. поздними скифами Крыма и Нижнего Приднепровья в честь богов, связанных с культами очага и огня, плодородия, земледелия, торговли. Они производились в жилых домах и в общественных зданиях типа мегарон (Неаполь, городища "Чайка" в Евпатории, Знаменское, Гавриловское, Золотая Балка). На поселениях Крыма и Нижнего Днепра обнаружены сосуды № 71,72,74, 76,79–87; в погребениях умерших № 73,75,77,78. В религиозных верованиях меотов Прикубанья главное место занимала Великая богиня, местное божество земли и плодородия. Меоты поклонялись также солнцу, домашнему очагу и огню, почитали умерших.

Назначение лепных чашек местных варварских племен Северного Причерноморья было, вероятнее всего, таким же как во многом сходных с ними сосудов из греческих центров: они тоже предназначались для культовых обрядов и церемоний и использовались в качестве курильниц для воскурений душистыми веществами, жертвенников для возлияний, светильников. Священные обряды, совершавшиеся как в частных жилищах, так и в общественных святилищах и зданиях, производились в честь божеств огня, домашнего и родового очагов, солнца и луны, покровителей плодородия, земледелия, скотоводства, торговли, защитников дома и семьи. В отличие от греческих центров, большое количество лепных чашек связывается с почитанием умерших и с культом предков. По-видимому, культовые сосуды в виде небольших лепных чашек на ножках или на подставках появились не в скифо-сарматское время, а в более древние эпохи: они встречаются в энеолитических погребениях и на памятниках катакомбной культуры Северного Причерноморья; в могильниках афанасьевской и окуневской культур Сибири.

В. В. Крапивина. Статуэтка Афродиты из Ольвии

В 1981 г. на Центральной возвышенности Ольвии (участок Р-19) была найдена небольшая терракотовая статуэтка (инвентарный № О-81/Р-19/819), ныне хранящаяся в Музее археологии ИА НАНУ. Она была обнаружена между верхним и нижним уровнями южной части развала западной оборонительной стены города (подробнее о развале см. Русяєва, Крапівіна 1992: 17–21). Не исключено, что она попала сюда вместе с архитектурными деталями и постаментами с Восточного теменоса Ольвии. Сопровождающий материал в основном датируется IV–III вв. до н. э., однако, встречается небольшое количество материалов I в. до н. э. – I в. н. э.

Статуэтка ранее не публиковалась, имеет значительные утраты: отсутствуют голова, левая рука, часть спины, ног и покрывала (рис. 1, 2). Размеры сохранившейся части: высота – 8,3 см, ширина – до 3,6 см, толщина – до 2,4 см. Описываемая статуэтка изображает стоящую с легким изгибом бедра влево обнаженную женскую фигуру, придерживающую край покрывала правой рукой. Вероятно, второй край покрывала, прослеживаемого вдоль левой части тела, был переброшен через левую руку. В целом она тщательно выполнена, вероятно, в двусторонней форме, из хорошо отмученной, скорее всего, аттической, глины розоватого цвета с включением небольшого количества мельчайших частиц слюды. Детали хорошо проработаны. На покрывале сохранились остатки розовой краски.

Статуэтка представляет собой реплику Афродиты Книдской Праксителя, одной из первых скульптур, где богиня была изображена обнаженной (Blinkenberg 1933: abb. 1-3; Bieber 1961: fig. 25). Этот образ становится весьма популярным в скульптуре от времени создания статуи Праксителем до поздне-эллинистического времени, представлен разными вариантами, чаще выполненными в мраморе. Греческие образцы затем копируются в римское время (Bieber 1961: 191; LIMK 1984: 81).

Вероятно, публикуемая терракотовая статуэтка из Ольвии относится к произведениям аттических коропластов конца IV – III в. до н. э. Абсолютные аналогии ей найти не удалось. По иконографии наиболее близки мраморные статуи, хранящиеся или приобретенные в Риме (LIMK 1984: №№ 391-393, 399, 490; Richter 1954: 84), небольшая статуя из коллекции П. Гетти (Vermeule, Neuerburg 1973: 5), а также найденная в Малой Азии (Richter 1954: 83).

В. В. Кропотов. Фибулы из могильников Дружное и Нейзац

Могильники Дружное и Нейзац расположены в предгорьях Центрального Крыма в 12 км друг от друга. Всего из их раскопок происходит 72 фибулы: 24 из Дружного и 48 из Нейзаца. Среди них численно преобладают лучковые подвязные (31 экз.), затем следуют застежки с прогнутым корпусом Черняховского облика (22 экз.). Образцы других типов представлены отдельными находками.

Так, редки в нашей коллекции смычковые фибулы (4 экз., рис. 1: б, 9, 11, 12), северопричерноморские сильнопрофилированные (3 экз., рис. 1: 3, 4, 7), с завитком на конце приемника (2 экз., рис. 1: 13; 4: 1) и т.д. К кругу провинциально-римских изделий относятся эмалевая брошь (рис. 6: 9) и сильнопрофилированная фибула типа Альмгрен 84 (рис. 1: 8). Уникальна застежка среднелатенской схемы (рис. 6: 13), происходящая из погребения конца П в. н.э. Такие изделия в столь поздних комплексах еще ни разу не были встречены.

Лучковые подвязные фибулы из могильников Дружное и Нейзац делятся на три серии по классификации А. К. Амброза. Образцы I серии – одночленные с четырехвитковой пружиной и верхней тетивой (14 экз., рис. 1: 1, 2, 5; 2: 6, 7, 11, 12; 3: 1–6; 6: 12). Изделия II ("инкерманской") серии так же одночленные. Главное их отличие – нижняя тетива, у многих из них – трехвитковая пружина (7 экз., рис. 2: 4, 5, 8, 10; 4: 8; 6: 11, 14). Только у фибул "инкерманской" серии дужка иногда украшена проволочной "змейкой" (рис. 2: 5, 8), встречается также ее сплошная обмотка.

Особо следует отметить шесть фибул (рис. 2: 1–3, 9; 4: 6; 6: 10), у которых игла с пружиной сделаны из отдельного куска металла и соединены с корпусом особым способом. Верхний конец дужки загнут назад и в сторону, образуя спиральное кольцо в полтора оборота. В кольцо вставлена ось, на выступающую часть которой навита игла с пружиной.

Свободный конец пружины обмотан вокруг шейки фибулы в несколько оборотов. Подобные застежки в небольшом количестве известны и на других крымских памятниках. Их "двучленность" вряд ли умышленна и скорее всего является следствием ремонта.

Все упомянутые фибулы по сопровождающим их вещам датируются позднесарматским временем, т.е. второй половиной или концом II – первой половиной III в. н.э. В середине III в. они сменяются лучковыми фибулами III серии (по классификации А. К. Амброза). Застежки III серии – двучленные. Передний конец их дужки загнут в широкое кольцо, в которое вставлена ось с намотанной на нее двусторонней пружиной с нижней тетивой (рис. 3: 7–9). Такие изделия датируются второй половиной III в. н.э.

Фибулы с прогнутым корпусом Черняховского облика в большинстве своем подвязные, но встречаются и образцы с пластинчатым приемником (рис. 5: 7, 9). Все они двучленные, однако пружина с иглой соединены с корпусом у них иначе, нежели у лучковых фибул. Ось вставляется не в круглое кольцо, образованное загнутым концом дужки, а в отверстие, просверленное в вертикально раскованной головке (рис. 5: 6, 2–4). Лишь у трех наиболее ранних образцов пружинный механизм изготовлен старым способом (рис. 6: 1, 5, 8).

Застежки с прогнутым корпусом Черняховского облика встречаются в погребениях уже с иным кругом инвентаря, характеризующим новый хронологический "горизонт", что позволяет твердо датировать их IV в. н.э.

Наиболее поздняя находка в нашей коллекции – двупластинчатая фибула варианта IАБ, относящаяся к концу IV в. (рис. 6: 6).

В самом конце IV в. н.э. население покидает предгорья Центрального Крыма и отступает в Юго-Западную часть полуострова и на Южный берег, где в это время возникают новые могильники, по многим признакам аналогичные нашим. С их возникновением начинается новая эпоха в истории Таврики – раннее средневековье.

М. А. Хомчик. Римский бронзовый треножник из собрания Национального музея истории Украины

В Национальном музее истории Украины имеется несколько предметов римского времени, найденных на территории Киева в разные годы: это два небольших стеклянных флакона ІІ–ІV вв. н. э., которые были обнаружены в начале ХХ в. на Подоле (Кирилловская и Александровская улицы); низка бус ІІ–ІV вв. н. э., поступившая в музей в 1897 году от Императорской Археологической комиссии (из колекции В. В. Хвойко); римская монета – бронзовый асс ІІ в. н. э., найденная в 50-х годах ХХ в. на Замковой горе; фрагменты античной керамики І–ІІ вв. н. э. Из этих предметов олубликована только монета (Брайчевский 1963: 33) Кроме того, в археологических фондах музея хранится бронзовый треножник, отнесенний к византийскому времени (Ханенко Б. И. и В. Н. 1907: 33; Каргер 1958: 195) (рис. 1). Он представляет собой посудину со сферическим, сплющенным по вертикали туловом и имеет отогнутый венчик и втулку, в которую вставлялась деревянная ручка (D=112 мм, L=140 мм). Этот сосуд поступил в музей в начале века из коллекции Б. И. и В. М. Ханенко. Он был найден в котловане при строительстве большого дома на территории Софиевского собора в Киеве и опубликован в 1899 году в журнале “Археологическая летопись Южной России” в разделе “Случайные находки”. В 1907 году в “Древностях Поднепровья” в разделе “Древности славянские” его публикуют Б. И. и В. М. Ханенко как бронзовую кадильницу византийского типа.

В 1958 году М. К. Каргер в монографии “Древний Киев” сделал попытку подвести итоги полустолетнего исследования Киева. Одна из глав первого тома этой работы посвящена изучению могильников на территории Киева. В ней М. К. Каргер определяет место находки треножника (погребение № 119) и дает такое описание: “В конце 90-х годов XІX века в усадьбе Софиевского собора во время выборки земли для фундамента большого дома было разрушено интересное захоронение с трупосожжением. Из-за невнимательного отношения к объекту находка была потеряна для науки. Очевидец, который случайно посетил место строительства дома, видел на дне котлована на значительной глубине остатки огромного кострища, особое внимание вызвал бронзовый котелок или курильница и многочисленные куски перегорелой ткани. Но возникает вопрос: было ли это погребением?”

В. В. Хвойко в своей работе “Древние обитатели Среднего Поднепровья и их культура в доисторические времена” отметил, что во время раскопок в Киеве не раз встречались захоронения с трупосожжением, которые состояли из кострища с остатками пережженных костей и кострища с сосудом, в который были положены остатки тела умершего. В. В. Седов в Археологии СССР “Восточные славяне VІ-XІІІ вв.” в главе “Дружинные курганы” дает описание захоронения с кремацией. На площадке, выбранной для сооружения насыпи, устраивали костер и клали в него умершего, одетого в лучшие одежды, в сопровождении вещей, которые, по мнению его современников, нужны были в загробном мире: орудия труда, вооружение, еда и др. После того как костер прогорал, кальцинированные кости собирали в глиняный сосуд – урну, которую ставили в центр костра, а потом к урне сгребали остатки костра. После завершения погребального ритуала насыпали курган.

В кострище же, выявленном на территории Софиевского собора, остатков костей, погребальной урны и погребального инвентаря не обнаружено, а на поверхности бронзового треножника лишь немного копоти. Таким образом, можно сделать вывод, что кострище, которое было найдено в XІX веке на территории Софиевского собора, не следует относить к погребению. Это предположение подтвердила и консультация сотрудника Института археологии Национальной академии Украины кандидата исторических наук Ю. И. Козуб, которая на протяжении длительного времени исследовала некрополь Ольвии.

Подобный сосуд известен из Ольвии (датируется І–ІІ вв. н. э.) и хранится в Одесском археологическом музее. Аналогичный треножник был найден при раскопках древнеримского города Помпеи. В Древнем Риме такие сосуды использовались в харчевнях для приготовления горячих напитков из вина. Про такие харчевни упоминают римские авторы Цицерон, Цезарь, Вергилий, Гораций, Светоний и др. В І в. н. э. в Помпеях на 10 тыс. населения было около 120 подобных заведений. При раскопках одной из главных улиц города было обнаружено 20 харчевен. Если допустить, что лишь половина жителей проводила здесь время, то это означает, что примерно на каждые 40 человек приходилась одна харчевня. Размещение их и особенности древнеримского быта указывают на то, что они обслуживали, в основном, местных жителей (Кнабе 1986: 122–152).

Таким образом, бронзовый треножник из археологической коллекции нашего музея можно отнести к римскому времени и датировать І–ІІ вв. н. э. Это полностью опровергает мнение предыдущих исследователей о византийском происхождении этого сосуда. В І-ІІ вв. н. э. территория Среднего Поднепровья была заселена племенами зарубенецкой культуры, для которых характерно наличие некоторого количества античных импортов. Предметы римского времени существовали на этой территории и в ІІІ-ІV вв. н. э., когда она была заселена племенами киевской и черняховской культур. Находки подобных вещей на территории Киева свидетельствуют о торговых связях проживавшего здесь населения с Римской империей в первых веках нашей эры.

В. И. Денисова. К некрополю Ольвии начальной поры (даты, находки, гипотезы)

Античные памятники Северного Причерноморья с последних десятилетий XVIII в. стали объектом пристального внимания русской научной общественности. Повышенный интерес вызывала ионийская колония Ольвия, находившаяся на правом берегу Бугского лимана, и примыкавший к ней курганный могильник, исстари носивший название "Урочище ста могил". Позже выяснилось, что со стороны степи территорию города Ольвия полукругом охватывал обширный грунтовой некрополь (рис. 1), на западе доходивший до Широкой балки, на севере – до Парутинской балки. Местонахождение Ольвии на землях, дарованных императрицей Екатериной II графу И.А. Безбородко, отрицательно сказалось на судьбе этого первоклассного археологического памятника. Владельцы имения до 1901 г. не давали разрешения на производство регулярных раскопок.

В 1901 г. член Императорской археологической комиссии Б.В.Фармаковский получил возможность развернуть систематические комплексные исследования территории города Ольвии и его грунтового некрополя. Работы велись ежегодно по 1915 г. включительно. За эти годы Б.В. Фармаковскому удалось успешно решить ряд узловых проблем, связанных с историей города. В некрополе под его руководством было исследовано более тысячи погребений различных периодов существования Ольвии и был найден участок с захоронениями наиболее раннего времени. После вынужденного длительного перерыва Б.В. Фармаковский в 1924 г. возобновил раскопки в Ольвии и вел их на протяжении трех полевых сезонов, в основном сосредоточившись на исследовании города.

Главные итоги изучения города Б.В. Фармаковский успел изложить сжато в нескольких обобщающих работах. Материалы некрополя Б.В. Фармаковский предполагал издать в виде отдельного сводного труда, но осуществить эту задачу не успел. При жизни Б.В. Фармаковского также не был составлен генеральный топографический план некрополя Ольвии. В настоящее время местонахождение погребений, исследованных Б.В. Фармаковским с 1901 по 1915 гг., можно определить лишь суммарно, сопоставляя с границами раскопочных участков (рис. 2) краткие заметки из полевой документации (документация раскопок Б.В. Фармаковского хранится в ИИМК РАН, Рукописный отдел, фонд № I).

Основная часть находок из раскопок ольвийского некрополя, добытых Б.В. Фармаковскнм, поступила в Отдел античного мира Гос. Эрмитажа. Здесь эти материалы были подвергнуты первичной научной обработке, а именно: разобраны по комплексам и продатированы. На погребальных комплексах классического и эллинистического времени в 1960-е гг. были составлены две кандидатских диссертации, доработанные затем в монографии (Козуб 1974; Парович-Пешикан 1974). Общим серьезным недочетом обеих монографий является отсутствие у их авторов должного внимания к археологическому материалу. Это обстоятельство сводит на нет любую попытку извлечь из указанных работ сколько-нибудь значимую научную информацию.

Находки из погребений ольвийского некрополя периода архаики были изучены и подготовлены к изданию В.М. Скудновой – старшим научным сотрудником Отдела античного мира Гос. Эрмитажа. Монография В.М. Скудновой, почти двадцать пять лет дожидавшаяся опубликования (Скуднова 1988), представляет собой обстоятельный строго научный труд. Поскольку материалы Б.В. Фармаковского из раскопок ольвийского некрополя и на сегодня остаются ключевыми для изучения различных аспектов истории Ольвии, трудно переоценить монографию В.М. Скудновой, раскрывшей археологические материалы одного из наименее освещенного историческими источниками периода в истории Ольвии – периода ее становления. Вместе с тем, для дальнейшего успешного поступательного движения в исследовании этого периода необходимо провести работу по уточнению дат ряда погребений, включенных в труд В.М. Скудновой. Частично эту задачу уже выполнили коллеги В.М. Скудновой при подготовке ее труда к печати. Такую работу следует продолжить, уделив специальное внимание, в частности, подбойным погребальным сооружениям, чтобы подкрепить предложенную В.М. Скудновой их дату (конец VI в. до н.э.) или ее скорректировать. Само собой очевидно, что работа по уточнению дат может проводиться лишь на базе исчерпывающей научной обработки (с последующей публикацией) всех находок из погребальных комплексов, рассмотренных В.М. Скудновой, а также, параллельно, путем уточнения дат уже опубликованных групп керамических находок, например, кольцевидных асков.

Наряду с выполнением перечисленных задач назрела необходимость внимательно присмотреться к такой категории ольвийских находок, как оформленные в "зверином стиле" бронзовые зеркала (рис. 3). За ними в отечественной литературе давно закрепилось название "ольвийские" и сложилась традиция считать их греческими зеркалами. Как известно, зеркала такого типа – довольно частые находки в Дунайском регионе (Семиградье, Трансильвания). Еще во второй половине XIX в. они привлекли внимание западноевропейских исследователей. Тогда же сформировалось несколько точек зрения относительно их "этнической принадлежности", а также о путях их проникновения в указанный регион. После того, как в ольвийских погребениях архаического периода было найдено несколько подобных зеркал и бронзовая пряжка, украшенная в "зверином стиле" (рис. 4), Б.В. Фармаковский выступил с утверждением (Фармаковский 1914), что местом формирования этого своеобразного стиля (по Б.В. Фармаковскому – "в сущности, ионийского") была Ольвия и что их изготовлением занимались ольвийские мастера-бронзолитейщики для поставок в Скифию.

Первое слагаемое этой гипотезы Е.В. Фармаковского в дальнейшем поддержки у исследователей не получило. Второе слагаемое, без дополнительных научных разработок, было "растиражировано" в работах различных авторов. В частности, Ольвии приписали статус бронзолитейного центра. В современной научной литературе укоренилось еще одно ошибочное представление: якобы в Ольвии было обнаружено значительное число зеркал "звериного стиля". В действительности, их всего тринадцать (Скуднова 1962). В Карпатском регионе их найдено значительно больше.

Специального внимания требует и общая оценка архаического некрополя Ольвии. Так, Б.В. Фармаковский полагал, что ольвийский некрополь обладает всеми чертами, свойственными некрополю эллинского демократического полиса. В последующее время С.И. Капошина, со ссылкой на отдельные элементы погребального обряда и на могилы воинов, обнаруженные в некрополе, высказала заключение о присутствии в составе населения Ольвии начального периода выходцев из автохтонного "варварского" населения. (Капошина 1950; 1956). Эта точка зрения позже была отвергнута (Капошина 1950; 1956). В настоящее время точка зрения С.И. Капошиной возрождена (Бессонова 1991) и подкреплена дополнительными ссылками, в частности, на присутствие в составе погребального инвентаря каменной плиты (в ряде могил), а также (в нескольких могилах) предмета из камня, называемого плита-блюдо (рис. 5).

Итак, становится очевидным, что для дальнейшего изучения истории Ольвии начального периода необходимо расширить базу источников, как путем углубленного изучения архива экспедиции Е.В. Фармаковского, так и публикацией археологических материалов, относящихся к указанному времени.

С. Г. Кляшторный. Новые открытия древнетюркских рунических надписей на Центральном Тянь-Шане

В 1998 и 2000 гг. кыргызские археологи Куват Табалдиев и Ораз Солтобаев в ходе археологических работа в Кочкорской долине (Центральный Тянь-Шань) обнаружили новую группу рунических надписей на камнях-валунах. К настоящему времени открыто восемь памятников с девятью текстами разной степени сохранности.

Кочкорская долина расположена на высоте 1900–2200 м, в верховьях р. Чу и обильно орошена многочисленными притоками этой реки. Длина долины около 80 км, ширина до 20 км. Долина замкнута в кольцо снежных хребтов – Киргизского на севере и северо-западе, Джумгала на юге и Терскей Ала-Тоо на востоке. К ним примыкают вторгающиеся в долину мелкие горные цепи. Долина р. Чу открывает Кочкорскую равнину к юго-западному берегу Иссык-Куля, туда, где в древности пролегала одна из основных трасс Великого Шелкового пути.

Кочкорская долина насыщена погребальными и поминальными памятниками древнетюркского времени (VI–X вв.), в исследовании которых основная заслуга ныне принадлежит К. Табалдиеву (Табалдиев 1996).

Валуны с руническими надписями обнаружены в юго-восточной части долины, в местности Кок-Сай, у подножья горной цепи Укок, на высоком берегу сухого древнего русла. Кроме камней с текстами обнаружены камни с многочисленными силуэтными изображениями горных козлов, архаров, двугорбых верблюдов, всадников и пеших охотников, стреляющих в зверей из лука. Надписи выработаны сплошной или точечной выбивкой. Для надписей были использованы наиболее массивные камни. Все надписи сопровождаются одинаковой тамгой, а некоторые из них и наскальными рисунками.

В августе 2000 г. К. Табалдиев передал мне эстампажи надписей и несколько фотографий для изучения и публикации, а также справку о местоположении памятников. Далее я излагаю первые результаты своего исследования.

Итак, выявлена новая группа рунических памятников, по репертуару знаков и дукту совершенно идентичная таласской группе надписей. От надписей Таласа новые находки палеографически отличает лишь направленность строк и размеры знаков. В таласских надписях на камнях-валунах принято круговое расположение текста, в кочкорских – горизонтальное линейное, с вертикальным расположением строк. Характерны для кочкорских надписей необычно крупные знаки, это как бы “плакатное” письмо, хорошо видное сверху с высоты 1,5–2 м, то есть предназначенное для чтения человеком, сидящем на коне. Тем не менее, палеографическая идентичность обоих подгрупп позволяет отнести их к одной письменной традиции и датировать одной эпохой. Время создания таласских надписей уже было установлено мною – 716–739 гг., то есть вторая половина периода существования в Семиречье и на Тянь-Шане Тюргешского каганата, сохранившего старое название “государство Десяти Стрел” (Kljashtorny 1990; Кляшторный 1999). Кочкорские надписи, как и таласские, являются письменными памятниками Тюргешского эля.

Вместе с тем, кочкорские надписи функционально совершенно иные, чем таласские. Памятники Таласа – эпитафии, поминальные надписи, типологически подобные кыргызским эпитафиям Енисея. Среди кочкорских надписей нет ни одной эпитафии, они принадлежат к совершенно иному классу тюркской руники. Впервые этот класс наскальных надписей был выделен мною в 1978 г., при публикации Хэнтэйской надписи из Северо-Восточной Монголии (Кляшторный 1978). Еще несколько подобных надписей были открыты мною в Южной Гоби (готовятся к публикации) Все они привязаны к территории зимних кочевий и содержат три обязательных элемента: имя создателя надписи, его родовую тамгу и название местности. Иногда (в Хэнтэйской надписи) вместо названия места указывается год стоянки (по двенадцатилетнему циклу).

Все эти надписи являются своего рода памятниками обычного права кочевников. Согласно существовавшим среди тюркских и монгольских племен нормам землепользования, право на постоянно или преимущественное пользование зимниками определялось сроком давности пользования и свидетельствовалось какими-либо знаками прежнего пребывания. У казахов, например, еще в прошлом веке таким знаков мог быть воткнутый в землю шест или родовая тамга, начертанная на глине вблизи кошары. Очевидно, что наиболее убедительным свидетельством был своего рода камнеписный документ, превращавшийся в часть местного ландшафта и указывающий кто и когда (или сколько раз) пользовался здешними угодьями. Поэтому, одна и та же формула многократно, скорее всего ежегодно, повторялась, а сами надписи высекались на видном месте крупными знаками и были предельно кратки.

Однако, кочкорские надписи имеют еще одну особенность. Там, где знаки видны полностью, сохранилось древнее название Кочкорской долины – Ярыш; отмечается ее принадлежность “стране десяти стрел”, то есть государственная отнесенность, и употреблена форма принадлежности множественного числа – “наш Ярыш”. Хозяин долины, “муж-воин Адык”, говорит как бы от имени государства. Что скрывается за словами Адыка?

В год создания таласских и кочкорских памятников, к западу от Сыр-Дарьи в войнах с арабами решалась судьба Средней Азии. Жители Согда и Хутталя все еще отстаивали свою независимость и свои древние верования. Их союзниками в сопротивлении исламу были тюргеши. Все перипетии борьбы подробно описал великий арабский историограф ат-Табари (IX в.) и в его “Истории”, среди прочих деталей, содержится рассказ о том, как тюргешский каган собирал и готовил к походу свое огромное войско. Вот рассказ ат-Табари: “Хакан приказал своим готовиться к войне. А у хакана были во владении луг и заповедные горы, к которым никто не приближался и не смел в них охотиться, ибо они были оставлены для (подготовки) к войне. Пространство, которое занимал этот луг, было в три дня (пути) и заповедника в горах – три дня. И люди стали готовиться (к походу). Они выпустили пастись свои стада (на заповедный луг), стали дубить шкуры убитых на охоте животных и делать из них сосуды, стали изготавливать луки и стрелы” (Ат-Табари 1987: 242).

О подобных заповедниках-куруках, где тюркские и монгольские владетели готовили войско к походу, впоследствии рассказал Рашид ад-дин. Где же был курук тюргешского хана? На этот вопрос отвечает надпись Тоньюкука.

В 711 г., после победы над енисейскими кыргызами, Тоньюкук готовился к большой войне с союзниками кыргызов, тюргешами. И он послал на запад своих разведчиков, чтобы те выяснили намерения тюргешского кагана. Вот что донес Тоньюкуку его разведчик: “на равнине Ярыш собралось десять тюменов войска (тюргешей)”. А трое других разведчиков донесли, что все войско “Десяти Стрел” выступило в поход , и тюргешский каган приказал ему собраться на “равнине Ярыш” (Малов 1951: 62).

Сведения арабского историографа, рассказ Тоньюкука и наскальные надписи Адыка сошлись и совпали. Великим куруком тюргешских каганов, сборным пунктом их армии и отправной точной походов была Ярышская равнина, ныне именуемая Кочкор. Лишь два конных перехода по долине Чу (через Боамское ущелье) отделяли Ярыш от столицы кагана, Суйаба.

Таков исторический контекст новой находки кыргызских археологов.

К. В. Павлова. Поливная керамика городища Осовик

В настоящей статье описывается поливная керамика городища Осовик Рогнединского района Брянской области из раскопок 1969, 1972–1978 гг., представленная мелкими, рассеянными по площади раскопа (3500 кв. м) обломками примерно от 40–45 сосудов, датируемых XII–XIII вв. Основная масса этих обломков принадлежит поливным кувшинам. Другие категории поливной посуды (горшки, чашки, миски, кружки) представлены здесь единичными маловыразительными фрагментами.

Вся поливная посуда этого памятника сформована на гончарном круге из так называемой беложгущейся глины, имеет серовато-белый или розоватый цвет черепка в изломе, богато и разнообразно орнаментирована, покрыта светло-желтой прозрачной свинцовой поливой. Зеленая или коричневая полива встречается в единичных случаях, что отличает осовикскую поливную посуду от поливной посуды некоторых древнерусских городов.

Из обломков кувшинов удалось восстановить три сосуда и два реконструировать графически, а также выделить пять основных типов кувшинов грушевидной, яйцевидной, шаровидной формы и формы, близкой к бутыли). Все восстановленные кувшины имели узкое высокое горло с широким раструбом на конце. На переходе от тулова к горлу у всех кувшинов есть небольшой валик шириной 6–8 мм. Вся поливная посуда Осовика изготовлена местными гончарами из местных подручных материалов, употреблявшихся и для изготовления неполивной керамики. Своеобразие поливной посуды Осовика дает возможность предполагать, что здесь в XII–XIII вв. развивалось собственное производство этой категории керамики, которое в более благоприятных условиях, возможно, выросло бы в крупный центр изготовления поливной посуды.

Г. Д. Пугаченкова. Еще раз об Иштархане и дворце Дилькуша

В данной статье автор вновь возвращается к проблеме интерпретации мавзолея темуридского времени Ишратхана в Самарканде. Дело в том, что существует и другая точка зрения, отстаиваемая П. Захидовым, отождествляющим этот мавзолей с дворцом Дилькуша. Несостоятельность такого отождествления и обоснованность первоначальной интерпретации этого памятника как мавзолея подробно и детально аргументируется автором.

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ АРХЕОЛОГИИ

 

 

В. Е. Щелинский. О соотношении формы и функции орудий труда нижнего и среднего палеолита

Вопрос корреляции морфологических типов нижне- и среднепалеолитических орудий и их функций, издавна привлекавший к себе внимание исследователей, не потерял своей актуальности и в наше время. Причина этому заключается в том, что с ним связано решение других важных и более общих вопросов таких как развитие хозяйства, формирование культурных традиций и сложение социальной организации людей на начальных этапах становления человеческого общества. В конкретно научном плане он имеет прямое отношение к интерпретации (культурной, хозяйственной, адаптивной) повсеместно выявившихся технико-типологических различий инвентаря стоянок нижнего и среднего палеолита, достоверность которой в немалой степени зависит именно от полноты наших представлений о былых функциях и процессах формообразования разных морфологических категорий древнейших каменных орудий.

Сейчас технико-типологическое своеобразие археологических комплексов нижнего и среднего палеолита трактуется по-разному. Существует, в частности, давно высказанное мнение, обоснованное прежде всего Ф. Бордом, согласно которому большинство разновидностей, например, мустьерских индустрий, больше известных и лучше изученных, по сравнению с ашельскими и доашельскими индустриями, имеет культурное происхождение. При этом не исключается, что некоторые технико-типологические признаки инвентаря стоянок были обусловлены преобладанием на них той или иной производственной деятельности (Bordes 1953; 1961; 1981; Bordes et de Sonneville-Bordes 1970). Ф. Борд основывался на допущении, отчасти подкреплённом этнографическими наблюдениями и экспериментами по изготовлению и использованию моделей каменных орудий, что палеолитические орудия, в том числе и самые древние, изготавливались и функционировали по тем же общим законам, что и современные орудия или орудия сравнительно недавнего времени (Bordes 1961; 1967). Исследователь неоднократно возвращался к проблеме объяснения причин различий орудий на стоянках и отстаивал свою позицию перед своим главным оппонентом Л. Бинфордом, предложившим объяснять вариабельность мустьерских комплексов не культурными традициями изготовления тех или иных типов орудий, а исключительно функциональными различиями стоянок (Binford and Binford 1966). Построения этого исследователя целиком базируются на функциональных оценках орудий, хотя он специально не исследовал эти последние, а лишь приписывает им совершенно произвольно те или иные функции. Исследователь в своих выводах исходит из этнографических наблюдений. Поэтому не удивительно, что общие заключения Л.Бинфорда и его последоватлей, касающиеся, например, распознания в инвентаре стоянок функционально связанных групп орудий, как бы отражающих разные виды деятельности людей, подразделения на этой основе стоянок на базовые лагеря, рабочие лагеря и временные лагеря, равно как и социально-производственного уклада мустьерских охотников, не могут не представляться мало убедительными.

Популярна, прежде всего на Западе, ещё одна, надо сказать, совсем не новая точка зрения, объясняющая технико-типологическое разнообразие нижне- и среднепалеолитических индустрий опять же не культурными, а природными (адаптивно-экологическими) факторами, в частности, наличием или отсутствием подходящего каменного сырья для орудий и предполагаемой высокой изменчивостью форм каменных орудий в процессе их изготовления и использования (Cahen 1985). В основе этой точки зрения лежит спорное общее соображение о якобы очень неразвитых технических способностях и потребностях архантропов и палеоантропов и, следовательно, о весьма низком уровне развития культуры, примитивности и полифункциональности орудий в нижнем и среднем палеолите.

Для подтверждения той или иной из отмеченных точек зрения несомненно важную роль могли бы сыграть сведения о конкретных функциях орудий из инвентаря стоянок. Однако они остаются малоизвестными и практически не принимаются в расчёт. Одни исследователи просто принимают на веру, что форма и функции палеолитических орудий были достаточно связаны. Другие из них, скорее солидарны с С.А. Семёновым, полагавшим, что древнейшие палеолитические орудия разной формы “использовались для одних и тех же операций и, наоборот, при одинаковой форме – они имели разные функции” (Семёнов 1968: 4–5).

Такие различия в оценке функций нижне- среднепалеолитических орудий в общем-то не удивительны, если не обращаться к их специальному изучению. Эти орудия несомненно своеобразны. Их зачастую трудно определить, сравнивая с орудиями труда более поздних исторических эпох. Им свойственна нестандартность обработки и, как следствие этого, большое разнообразие форм. При анализе далеко не всегда сразу ясно, какие из морфологические признаки орудий являются функциональными, а какие образовались на них вследствие случайных причин или, напротив, будучи неслучайными, могут нести, скорее, стилистическую нагрузку, отражая, тем самым, те или иные традиции обработки камня и оформления орудий. Иначе говоря, внешний облик этих орудий, за редким исключением, почти ничего не говорит об их функциональном назначении, которое может быть истолковано в самых широких пределах.

Таким образом, очевидно, что орудия нижнего и среднего палеолита нельзя понять в полной мере без специального функционального анализа и соответствующей смысловой оценки их морфологических признаков на основе анализа следов использования на этих орудиях. При этом кажется несомненным, что функциональному изучению должен предшествовать морфологический анализ орудий, чтобы установить являются ли они законченными и сохранились ли в первоначальном виде. Иначе говоря, необходимо, по возможности, распознать и отложить в сторону незаконченные, сломанные и переделанные (переоформленные) орудия. Конечно, это непростая и не всегда полностью выполнимая процедура, но она необходима. Незаконченное состояние лучше прослеживается у двустороннеобработанных орудий, имевщих относительно сложную технологию изготовления, а именно у ручных рубил, ножей, наконечников копий (дротиков) и некоторых других. Для большинства орудий на отщепах и пластинах (остроконечников, скрёбел и других) трудно допустить существование технологически переходных или незаконченных форм. Эти орудия изготавливались по мере необходимости и сразу в законченном виде, хотя одни из них бывают изготовлены лучше, другие — хуже. Отличить целые и сломанные орудия также не составляет большого труда. Орудия ломались как в процессе изготовления, так и при использовании в работе. Но и в том, и в другом случаях на них имеются характерные отличительные признаки. Надо сказать, что сейчас особенно подробно изучены следы поломок и повреждений каменных орудий, служивших наконечниками метательного оружия (Fischer et al. 1984; Geneste et Plisson 1986; Geneste and Plisson 1993; Plisson, Geneste 1989; Shea 1988; 1993; Љcelinskij 1994). Однако надо иметь ввиду, что сломанные орудия очень часто использовались повторно и при этом в той или иной мере переделывались в другие орудия. В этих случаях новое орудие непреднамеренно приобретало усложнённую форму за счёт сохранения на нём некоторых морфологических элементов первоначального орудия. Анализировать такие орудия довольно сложно. Столь же затруднительно бывает распознать другие переделанные или переоформленные орудия, так как объективных признаков для их выделения немного. Последние, пожалуй, ограничиваются лишь неодинаковой патиной и разным блеском на поверхности орудий, указывающими на неоднократную их обработку. Таких орудий может быть больше в пещерных археологических комплексах. Обитая в пещерах, палеолитические люди вынуждены были из-за нехватки каменного сырья для орудий повторно использовать старые каменные орудия, которые они находили на полу пещер. На это одним из первых обратил внимание С.А. Семёнов, изучая мустьерские орудия из Малой Воронцовской пещеры на Северо-Западном Кавказе (Semenov 1970). По С.А. Семёнову, орудия из этой пещеры представляют собой лишь “огрызки” от былых орудий. Их первоначальная и конечная форма во многом отличаются одна от другой. И всё это было следствием того, что “от долгого употребления рабочие края орудия затуплялись, неоднократно подправлялись ретушью, пока орудие не переставало эффективно использоваться для какой-то одной цели, после чего его переключали на другую, отличающуюся по кинематике” (Семёнов 1972: 20). Интересно, что эти мысли, высказанные С.А. Семёновым 30 лет назад, сейчас повторяют, разумеется, в чём-то дополняя их и по-своему аргументируя, ряд западных исследователей, например, Н. Роллан, Х. Дибль и другие (Rollan 1977; 1981; 1988; Dibble 1984; 1988). Нарисованная С.А. Семёновым картина постепенной трансформации в ходе использования мустьерских орудий Малой Воронцовской пещеры от одних форм к другим формам нам кажется не совсем правдоподобной и, конечно, не может быть перенесена на все орудия нижнего и среднего палеолита.

Не вызывает сомнений, что использование орудий приводило к их затуплению и, вследствие этого, к необходимости подправки или дополнительной обработки с целью нового заострения для дальнейшего эффективного использования. При этом, как мы теперь хорошо знаем, по экспериментальным данным, скорость затупления и, следовательно, частота и характер дополнительной обработки у разных орудий были различными и прямо зависели оттого, какие функции выполнялись орудиями. Медленно и малозаметно изнашивались орудия, служившие для резания мяса, шкур и других мягких материалов. Причём, и это самое главное, подправка этих орудий не требовала сколько-нибудь заметного преобразования их лезвий. От края лезвия орудия достаточно было снять две-три маленьких чешуйки, чтобы орудие вновь стало пригодным для эффективного использования. Несколько быстрее и внешне достаточно выражено затуплялись при использовании каменные орудия (из кремня ли, или других пород камня), которыми рубили, тесали и скоблили твёрдые материалы такие как дерево, кость и рог. Рабочие лезвия их не только истирались, но и выкрашивались и нередко ломались. Для нового заострения таких орудий требовалась более значительная дополнительная обработка, которая при неоднократном повторении существенно изменяла первоначальный вид лезвий и орудий в целом. Таким образом, в отношении прежде всего этих орудий мы имеем некоторые основания думать, что они могли быть изменчивыми в плане формы. Весьма вероятно, что для работы по твёрдым материалам первоначально брались орудия в виде простых отщепов и пластин, которые от использования и периодических ретушных подправок постепенно преобразовывались в более сложные по форме орудия, например, в отщепы и пластины с ретушью, простые и двойные скрёбла, зубчатые и выемчатые орудия. Мы приводим здесь эти сведения только для того, чтобы лишний раз обратить внимание на то, что объективных, а именно производственных причин, приводящих к трансформации одних форм орудий в другие формы орудий, в частности, от простых к сложным, в нижнем и среднем палеолите было, по-видимому, не так уж и много. Конечно, нельзя исключать полностью того, что в особенно неблагоприятных условиях жизни людей, при полном дефиците каменного сырья (теоретически это мало вероятно), преобразование форм орудий в процессе использования могло быть значительным.

Об ограниченности переработки одних орудий в другие орудия свидетельствует и тот неоспоримый факт, что в составе каменного инвентаря стоянок нижнего и среднего палеолита имеется немало хорошо сохранившихся орудий. При этом, как показывают исследования, многие из них пригодны для функционального изучения на основе трасологического анализа.

Надо сказать, что метод трасологического изучения функций орудий из археологических комплексов, в разработке которого исключительно важную роль сыграли исследования С.А. Семёнова (Семёнов 1940 а,б; 1941; 1950; 1954; 1957), сейчас находится на достаточно высоком уровне развития и успешно применяется в комплексных исследованиях археологических коллекций, относящихся к самым разным историческим эпохам. Свой вклад в совершенствование этого метода внесли многие исследователи, нередко акцентирующие внимание на разных аспектах следов использования орудий (Семёнов, Щелинский 1971; Щелинский1974; 1977; 1983; 1987; 1988; 1991; 1992 а; 1994 г; Љcelinskij 1994; Коробкова 1978; 1987; Korobkova 1981; 1993; Коробкова и др. 1982; Коробкова, Щелинский 1971; 1996; Keeley 1976; 1977; 1980; Keeley and Newcomer 1977; Newcomer 1979; Newcomer et al. 1986; Anderson 1980 a; Anderson-Gerfaud 1981; 1986; 1988; Beyries 1981; 1982; 1984; Beyries and Boeda 1983; Moss 1983 a,b; 1986; Moss and Newcomer 1982; Plisson 1982; 1985; 1986 a,b; 1988; Vaughan 1986; Tringham et al. 1974; Odell 1975; 1977; 1981; Mansur-Franchomme 1983; 1986; Kamminga 1979; Gysels and Cahen 1982; Unger-Hamilton 1985; Levi-Sala 1986; 1988; Roy 1982). Вследствие этого сегодня трасологический метод в археологии приобрёл синтетическое содержание и является довольно эффективным методом в функциональных исследованиях первобытных орудий труда. При этом, в зависимости от целей исследований, с помощью его можно получить функциональную информацию об орудиях разного уровня. Например, обращая преимущественное внимание на макроскопические следы использования (сильное истирание, пришлифовка, выкрошенность, забитость, обломы лезвия) можно констатировать применение орудий для тех или иных работ по твёрдым материалам, хотя и без точного определения самих этих материалов. Такой объём функциональной информации нередко бывает вполне достаточным для предварительной функциональной интерпретации орудий. Анализ микроскопических следов использования, особенно заполировки и линейных следов, позволяет составить более детальное представление об обрабатывавшихся орудиями материалах.

Функционально-трасологические исследования древнейших орудий труда имеют свою специфику и, пожалуй, особенно трудоёмки. Поэтому они пока не получили такого широкого размаха как, скажем, исследования такого рода коллекций верхнего палеолита и неолита. Тем не менее в настоящее время, благодаря исследованиям С.А. Семёнова, Л. Кили, П. Андерсон, С. Берие, Ю. Плиссона, Дж. Ши, Г. Казаряна (Семёнов 1961; 1966; 1972; Ерицян, Семёнов 1971; Праслов, Семёнов 1969; Keeley 1977; 1980; Keeley and Toth 1981; Anderson 1980b; Anderson-Gerfaund and Helmer 1987; Beyries 1984; 1986; 1987a,b; Beyries and Roch 1982; Thieme und Veil 1985; Veil u.a. 1994; Shea 1988; 1993; Kazaryan 1993; Frame 1988), а также нашим исследованиям (Щелинский 1974; 1975; 1981а,б; 1983; 1990; 1992; 1994а-г; Љcelinskij 1993; Ниорадзе, Щелинский 1990), мы располагаем всё же значительной и интересной информацией о твёрдо установленных функциях довольно большого количества орудий из инвентаря нижне- и среднепалеолитических стоянок, находящихся в разных географических регионах. В частности, нами были изучены достаточно крупные выборочные или полные коллекции орудий пяти пещерных стоянок, находящихся на Кавказе (Азых, Таглар, Ереванская, Сакажиа, Монашеская), трёх стоянок с территории Русской равнины (Кетросы, Носово I, Сухая Мечётка) и ряда других менее крупных местонахождений. Выборочные коллекции орудий из целого ряда стоянок Западной и Центральной Европы, Кавказа, Передней Азии и Африки были изучены нашими зарубежными коллегами.

Что же нового даёт эта информация для понимания характера связей между изготовлением (оформлением) и использованием древнейших палеолитических орудий труда? Суммируя имеющиеся сведения, можно сделать некоторые заключения.

Прежде всего выяснилось, что нижнепалеолитические и среднепалеолитические орудия имели весьма многочисленные производственные функции. С помощью этих орудий рубили, обтёсывали, долбили, раскалывали, резали, строгали, пилили, скоблили, сверлили, прокалывали. Разнообразятся и материалы, освоенные посредством орудий. Среди них: камень, дерево, кость (рог), шкуры, мясо, травянистые растения (см. табл. 1–9). В этом отношении древнейшие орудия, в сущности, ничем не отличаются от каменных орудий верхнего палеолита и более позднего времени (Щелинский 1974; 1983: 117–118; 1994), хотя механизм их формообразования и использования был несколько иным.

Сейчас, похоже, не вызывает сомнений, что наиболее древние нижнепалеолитические орудия в массе своей практически не оформлялись. Независимо от функции, они представляли собой простые отщепы. Эти отщепы перед использованием в качестве орудий труда не подвергались или почти не подвергались дополнительной обработке. В лучшем случае, мог иметь место отбор среди продуктов расщепления таких отщепов, форма которых лучше всего подходила для той или иной функции. Такой отбор сколов, использовавшихся в качестве готовых орудий, широко практиковался и в среднем палеолите, и, судя по всему, не утратил полностью своего значения также в более поздние эпохи каменного века. Орудия в виде простых отщепов, как показал анализ, были полифункциональными (см. табл. 1–7; 9). По мере использования прежде всего для работы по твёрдым материалам (дереву, кости, рогу) и периодических ретушных подправок они могли трансформироваться в более сложные по форме орудия. Именно так могли возникать некоторые орудия, которые по морфологическим признакам определяются при классификации как отщепы и пластины с ретушью, зубчатые орудия, простые скрёбла, двойные скрёбла, поперечные скрёбла, диагональные скрёбла. Названные орудия также были полифункциональными и применялись для разных операций и по разным материалам (см. табл. 1–9).

Однако уже в нижнепалеолитических коллекциях, наряду с многочисленными полифункциональными орудиями, представлены и до некоторой степени специализированные орудия, применявшиеся для работы в одной-двух близких по кинематике функциях. Производство этих орудий имело сравнительно сложную технологию. Они сразу же изготавливались в той или иной форме и, в отличие от других орудий, мало видоизменялись в процессе их онтогенеза. Наиболее ранними из таких орудий были галечные орудия в виде чопперов и чоппингов и различные ручные рубила. Надо думать, это были формы орудий, закреплённые многовековыми традициями обработки камня, чему в немалой степени способствовала регулярная повторяемость определённых видов хозяйственно-производственной деятельности людей, осуществляемых этими орудиями. Чопперы и чоппинги были рубящими орудиями (см. табл. 1; 9). Они предназначались преимущественно для работ по дереву (кости, рогу). При этом с помощью их названные материалы не только раскалывались (например, кости раскалывались для извлечения мозга), но и обрабатывались с целью производства других орудий труда, например, деревянных и роговых отбойников по камню, охотничьего вооружения (рогатин, копий, дубин) и орудий для собирательства (палок для копания земли). Чопперы и чоппинги применялись также для расчленения туш животных. Ручные рубила, напротив, изготавливались главным образом как мясные ножи, хотя спорадически они использовались и для других функций (см. табл. 1;9). Рубила были орудиями длительного пользования и при затуплении подправлялись нередко специальными приёмами, например, такими как снятие “tranchet blows” и подтёской дистального конца орудия.

В среднепалеолитических комплексах мы видим новые категории орудий, за которыми, как показывает трасологический анализ, были закреплены определённые функции. Среди них выделяются двустороннеобработанные листовидные и треугольные острия, асимметричные бифасы, нередко с обушком, остроконечники, некоторые категории скрёбел, выемчатые орудия и леваллуазские сколы.

Двустороннеобработанные листовидные и треугольные острия имели две связанные между собой функции. Прежде всего они были особыми остроконечными мясными ножам, а иногда и кинжалами. Одновременно эти острия служили наконечниками копий. В том и другом случае они являлись частью охотничьего вооружения среднепалеолитических охотников. Весьма сходные функции специальных мясных ножей и наконечников дистанционного оружия имели и орудия в виде остроконечников, изготовлявшихся на сколах без бифасиальной обработки (собственно мустьерская и леваллуазская категории такого рода орудий) (см. табл. 1; 2; 4; 6–9). Трасологические данные позволяют рассматривать эти остроконечники почти полными функциональными аналогами двустороннеобработанных листовидных и треугольных острий.

Асимметричные бифасы среднепалеолитических стоянок изготавливались в сущности только для одной функции. Они были ножами, причём в основном мясными ножами (см. табл. 9). Как и ручные рубила, эти ножи предназначались для длительного пользования. Затупившиеся от работы орудия подправлялись дополнительной ретушью, а также снятием плоских продольных или диагональных сколов, например, так, как это делалось на ножах типа прондник, что обеспечивало периодическое подновление их изношенных лезвий.

Орудия из группы скрёбел, как отмечалось, в основном определяются как полифункциональные орудия. Исключением являются, пожалуй, лишь угловатые скрёбла. Внешне эти орудия похожи на остроконечники, отличаясь от последних лишь асимметрией формы и нередко более мелкими размерами. Довольно сходны, как оказалось, обе категории орудий и по одной ведущей для них функции. В массе своей угловатые скрёбла были мясными разделочными ножами. Однако, в отличие от остроконечников, они, за редким исключением, не применялись в качестве наконечников копий, но весьма часто выполняли функцию проколок (см. табл. 1–5; 8; 9).

Выявившаяся функциональная стабильность выемчатых орудий в общем-то не удивительна, поскольку использование этих орудий лимитировалось их формой. Орудия с выемчатым лезвием изготавливались главным образом в качестве особых скребков и строгальных ножей для дерева (кости, рога) (см. табл. 2; 4; 9).

Леваллуазские сколы специально изготавливались как готовые орудия, конкретное функциональное назначение которых определялось их заданной формой. Леваллуазские остроконечники чаще всего были особыми мясными ножами и наконечниками копий. Отщепы и пластины леваллуазских типов использовались как ножи для работы по разным материалам. Особенно часто они служили мясными ножами (см. табл. 2–4; 6; 9).

Надо отметить, что в инвентаре среднепалеолитических стоянок, наряду с обычными категориями специализированных орудий, обнаруживаются и другие намеренно оформленные орудия. Однако это были единичные, несерийные орудия оригинальной формы. Такие орудия изготавливались спорадически по мере необходимости для выполнения каких-то определённых видов работ, не получивших, однако, широкого распространения в производственной практике среднепалеолитических людей.

Таким образом, есть все основания полагать, что орудия нижнего и среднего палеолита не были примитивными и исключительно полифункциональными, как их часто безосновательно оценивают. Они, вне всякого сомнения, изготавливались вполне целенаправленно. При этом нередко изготавливались специализированные легко подновляемые подправкой орудия длительного пользования, предназначавшиеся для одной или двух близких функций. Основной побудительной причиной изготовления таких орудий, надо думать, была целиком осознанная потребность эффективно выполнять с помощью их конкретные виды работ, которые были более или менее постоянными. Тем самым, не подтверждается мнение о том, что древнейшие орудия намеренно изготавливались как полифункциональные и лишь постепенно они были заменены, в порядке разделения функций, орудиями специального назначения (Bordes 1967: 41; Семёнов 1968: 153). Прав был В.П.Алексеев, писавший, что “уже на заре орудийной деятельности мы сталкиваемся с разнообразием форм орудий, отражающим и их функциональное разнообразие, этим полностью опровергаются традиционные утверждения, согласно которым переход от ранних эпох палеолита к более поздним представлял собой путь эволюции от единичного орудия – шелльского рубила – к орудиям нескольких разнообразных форм” (Алексеев 1984: 147). Специализированные орудия хорошо распознаются, несмотря на полифункциональный фон нередко многих орудий в инвентаре стоянок. В этой связи важно отметить, что фиксируемую трасологическим анализом полифункциональность орудий на стоянках было бы неправильно понимать однозначно. Она должна быть предметом особого исследования, так как могла иметь разное происхождение. Дело в том, что одни орудия на стоянках были действительно полифункциональными. Они с момента изготовления использовались то для одних, то для других производственных операций и при этом зачастую видоизменялись в результате дополнительной обработки при смене использования. Другие же орудия оказывались полифункциональными как бы непреднамеренно, вследствие ситуационного их использования в качестве подручных орудий. На это указывают факты, когда, например, на использованных по назначению и изношенных двустороннеобработанных наконечниках копий или асимметричных обушковых ножах обнаруживаются также следы использования от скобления шкур или дерева. Использование специальных орудий не по назначению для других производственных операций легко объясняется прежде всего сравнительной простотой многих из этих операций. Известно, что, например, для таких наиболее распространённых в палеолите производственных операций как скобление дерева (кости, рога) и обработка шкур животных были пригодны самые разные сколы и орудия любой формы. Надо также иметь в виду, что характер использования орудий во многом зависел также от типа стоянок и структуры осуществлявшейся на них деятельности людей. Так, орудий со следами использования от разных операций обычно много на относительно долговременных стоянках, особенно если эти стоянки располагались в пещерах (например, Азых, слой V, см. табл. 1; Таглар, слои II и VI, см. табл. 2 и 3; Сакажиа, слой IIIа, см. табл. 4; Монашеская, см. табл. 5). Многочисленны такие орудия и на специализированных стоянках, на которых превалировал какой-то один вид производственной деятельности (например, Носово I, служившая местом для заготовки шкур животных, см. табл. 7). На кратковременных стоянках, на которых производственная деятельность была довольно ограниченной, напротив, использование орудий было менее интенсивным и в их инвентаре преобладают монофункциональные орудия (например, Кетросы, см. табл. 6 и Сухая Мечётка, см. табл. 8).

Выявление в инвентаре стоянок нижнего и среднего палеолита специализированных категорий орудий имеет прежде всего важное теоретическое значение, так как вносит новое в наши представления о процессах формообразования древнейших орудий, указывая, в частности, на вполне развитую психику как палеоантропов, так и архантропов. Новая информация важна также в методическом отношении в плане изучения археологических коллекций стоянок. Здесь нам хотелось бы обратить внимание на два момента. Во-первых, поскольку мы теперь приблизительно знаем функциональное назначение основных и часто встречающихся технико-типологических категорий нижне- и среднепалеолитических орудий, мы впервые получаем возможность использовать эти сведения для предварительной функциональной интерпретации орудийных наборов стоянок нижнего и среднего палеолита, не прибегая к функционально-трасологическому анализу орудий. Во-вторых, становится совершенно очевидным, что специализированные орудия, с одной стороны, и большинство полифункциональных орудий, с другой стороны, являются изделиями разного уровня сложности и морфологической целостности. Вследствие этого они закономерно содержат в себе неодинаковый объём типологической (стилистической) информации, не связанной непосредственно с технологическими требованиями их изготовления и использованием. В этом отношении особое положение занимают специализированные орудия. Как технологически сложные изделия, они несут отпечаток не только способов и приёмов изготовления, функционального назначения и конкретного использования, но и наиболее отчётливые нормативные признаки, свойственные традициям тех или иных сообществ людей. Поэтому при типологических и культурологических разработках именно эти орудия заслуживают особого внимания.

А. Д. Столяр. О мировоззренческих факторах мезо-неолитического этногенеза на Севере европейской России (по археологическим памятникам Карелии)

П. П. Толочко. Варяги в Южной Руси