Аннотация

"Археологические вести". Спб., 2012. Выпуск 18. Аннотации

«Археологические вести» № 18 – очередной выпуск ежегодника ИИМК РАН. В него включены статьи, посвященные новейшим исследованиям в области археологии, истории и культуры. Впервые вводятся в научный оборот результаты полевых исследований раннепалеолитической стоянки Родники 4 в южном Приазовье, рассматриваются вопросы хронологии поселения Плаутина 2 и характер устройства эллинистических виноделий Мирмекия. На новом современном уровне переосмысливаются материалы энеолитического поселения Мешоко в республике Адыгеи эпохи энеолита, поселения раннежелезного века и раннего средневековья Залесья в Тверской области. В целом ряде статей рассматриваются отдельные категории археологических древностей. В частности, анализируются костяные изделия Ладожского посада, литые наконечники ножен Великого Новгорода, уздечная гарнитура оголовий X в. на территории Древней Руси и Скандинавии, проводится реконструкция уникальной находки парчового платья X в. из Гнездовского некрополя. В специальный раздел сборника вошли работы по актуальным проблемам археологии. Обосновывается значение сурьмы в составе металла для историко-металлургических реконструкций  Кавказа и юга Восточной Европы в эпоху бронзы. Кроме того рассматриваются проблемы хронологии периодизации древних культур Кавказа, современное состояние исследований памятников Гальштатта в Северном Причерноморье и характер сложения древнерусского драгоценного убора. В сборнике представлена информация о последнем третьем Всероссийском археологическом съезде в Новгороде и Старой Руссе. Среди авторов сборника ученые из разных научных центров России. Издание рассчитано на археологов, этнографов и историков.

НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ

 

В. Е. Щелинский. Родники 4. Новая раннепалеолитическая стоянка в Южном Приазовье (материалы 2010–2011 гг.)

В статье приводятся данные о новой раннепалеолитической стоянке Родники 4, открытой в 2010 г. на Таманском полуострове (Южное Приазовье).

Эта стоянка находится в береговом обрыве на высоте 16 м над уровнем Азовского моря в непосредственной близости от известной раннепалеолитической стоянки Богатыри. Отложения стоянки образуют пачку литологически различных слоёв, залегающих в стратиграфической последовательности с заметным общим наклоном в западном направлении. С восточной стороны они прислоняются к толще коренных тёмно-серых глин, предположительно, куяльницкого возраста. Мощность отложений составляет около 5 м. Такое залегание слоистой толщи очень похоже на древний террасовый врез, заполненный субаквальными и субаэральными отложениями.

Археологический материал связан со слоем песчано-щебневых отложений с прослоями песка общей мощностью около 3 м, имеющих водное происхождение. В отложениях много обломков раковин пресноводных и солоноватоводных моллюсков, преимущественно дрейссен. Культурные остатки, главным образом, каменные изделия и единичные кости млекопитающих (найдены хвостовой позвонок слона и неопределимые обломки костей) залегают в основном поодиночке и встречены на разной глубине по всему слою, в том числе и в прослойках песка. Изделия хорошей сохранности. Лишь некоторые из них имеют более или менее выраженные следы водной коррозии.

Геологический возраст стоянки пока не ясен, так как естественно-научные исследования на ней ещё не проводились. Можно лишь отметить, что по положению в рельефе эта стоянка занимает более низкую позицию, по сравнению с расположенными рядом раннепалеолитическими стоянками Богатыри и Родники 1 и 2. В этом отношении она ближе всего к раннепалеолитической стоянке Родники 3. Учитывая это, можно предположить, что Родники 4 и Родники 3 имеют близкий возраст и, возможно, являются наиболее поздними объектами (в рамках эоплейстоцена) среди таманских раннепалеолитических стоянок.

В расчистке и при разборке осыпи на стоянке обнаружено 81 каменное изделие и около двух десятков предметов с не вполне ясными следами обработки. По сути, это сборная коллекция изделий, происходящих из разных слоёв стоянки. Однако изделия в ней не различаются ни по сырью и сохранности, ни по основным технико-типологическим показателям. Коллекция бесспорных изделий включает в себя: орудия (49 экз., в том числе два отбойника), нуклеусы (5 экз.) и сколы (27 экз.). Все изделия изготовлены из того же местного окварцованного доломита, представленного плитчатыми отдельностями разных размеров, какой использовался на других раннепалеолитических стоянках таманской группы.

Набор орудий стоянки типично раннепалеолитический. Обращает на себя внимание наличие чопперов, пик, нуклевидных скребков и многочисленных скрёбел и отсутствие двусторонне обработанных орудий типа ручных рубил.

Сравнительный анализ коллекции изделий стоянки Родники 4 показывает, что она во многом сходна с инвентарём других олдованских стоянок Таманского полуострова (Богатыри, Родники 1–3, Кермек). Это сходство отчётливо проявляется по всем основным параметрам – исходному сырью, технологии изготовления, категориям и некоторым типам представленных орудий. Наиболее показательными и общими для всех стоянок являются такие раннепалеолитические формы орудий как чопперы, пики, массивные скрёбла и нуклевидные скребки. Вместе с тем в индустрии новой стоянки прослеживаются и некоторые отличительные особенности. Не вдаваясь в подробности, следует отметить, что эти особенности проявляются прежде всего в технологии первичной обработки камня и, в частности в том, что на этой стоянке гораздо меньше орудий из простых обломков сырья, и велика роль орудий из отщепов, несомненно специально полученных путём расщепления нуклеусов. Из этих заготовок на стоянке изготовлена почти половина всех орудий (46,8%). Для сравнения. На наиболее ранней стоянке Кермек доля орудий из отщепов составляет всего 28,3% , на Родниках 1 – 28,6%, а на Богатырях, которые моложе и Кермека и Родников 1, – 36,8%. Таким образом, количество орудий из отщепов в индустриях хорошо согласуется с возрастом стоянок. Особенно высокий процент орудий из отщепов на стоянке Родники 4 можно расценивать как важный хронологический показатель, указывающий на то, что эта стоянка моложе других раннепалеолитических стоянок таманской группы, и этому, как будто, не противоречит и её геоморфологическая позиция.

Предварительные исследования стоянки Родники 4, позволившие выявить технико-типологическое сходство её археологического материала с материалами ряда других разновозрастных олдованских стоянок Таманского полуострова, дают основание предполагать, что археологические комплексы всех этих стоянок (Кермек, Родники 1–4, Богатыри) представляют собой, по сути, одну раннепалеолитическую индустрию (традицию). Я отношу её к особому варианту олдована. Данная индустрия существовала в Южном Приазовье на протяжении более 500 тысяч лет. При этом она отчасти эволюционировала в плане технологии обработки камня, хотя основной набор каменных орудий труда в ней мало изменялся. По всей вероятности, это было связано с тем, что древнейшие люди – создатели этой индустрии, обитали здесь в благоприятных природно-климатических и экологических условиях, сохранявшихся достаточно стабильными на протяжении эоплейстоцена.

 

 

 

И. В. Федюнин. Плаутино 2: вопросы хроностратиграфии

Основная цель исследования – пересмотр имеющихся представлений о хронологии и периодизации докерамических древностей стоянки Плаутино 2, которые ранее рассматривались как единые. В работе применялись традиционные методы археологического исследования, а также компьютерная реконструкция модели культурного слоя. Поставленные вопросы позволили наметить широкие перспективы дальнейшего исследования стоянки.

 

 

С. М. Осташинский. Материалы раскопок 2007 г. на поселении Мешоко

Статья представляет собой публикацию материалов раскопок Закубанской археологической экспедиции Государственного Эрмитажа на энеолитическом поселении Мешоко в 2007 г. Поселение, датируемое концом V-началом IV тыс. до н.э., расположено на Северном Кавказе, на территории Майкопского района Республики Адыгея. Памятник изучался с 1958 по 1965 гг. Северокавказской экспедицией Государственного Эрмитажа под руководством А.Д. Столяра. Работы 2007 г. возобновляют исследование этого памятника, в их результате удалось изучить особенности стратиграфии и получить новые данные о его материальной культуре.

 

 

Л. М. Яковлева. Кожаные сосуды индейцев араукана и некоторых других этнографических общностей, как модель для воспроизведения в древней керамической традиции

При изучении древних керамических сосудов часто возникает вопрос о происхождении и развитии их формы. На поверхности некоторых из них сохраняются отпечатки от форм-основ и форм-емкостей из органических материалов, например: плетеных корзин, внутренних органов животных, скорлупы орехов и т.д. В этом случае логично предположить, что облик многих сосудов на раннем этапе развития гончарства зависел от формы этих емкостей и основ. Историю происхождения некоторых типов керамических тетраподов известных в трипольской культуре стало возможным проследить, обратившись к этнографическим материалам индейцев араукана из Чили и некоторых скотоводческих народов Восточной Европы и Азии.

На наш взгляд, кожаные сосуды из вымени коровы у араукана, калмыков, башкир и т.д., могут дать ответ на вопрос о происхождении одной из групп археологической керамики Триполья. Культурные связи со скотоводческой общностью наиболее ярко выражаются в керамическом комплексе трипольской культуры на этапе В. Археологические материалы редко позволяют пролить свет на механизмы обмена культурными традициями. Однако морфологический анализ и привлечение этнографических аналогий дают возможность выявить прототипы форм керамических сосудов и их декоративных элементов, заимствованных у скотоводов.

Свидетельством связей трипольского населения с культурами скотоводческого ареала является одна из групп зооморфных сосудов. Это кухонные тетраподы, выполненные по характерной для скотоводов технологии. Орнамент этих трипольских сосудов имитирует признаки, свойственные кожаным емкостям: косые насечки, могут являться рудиментом от шнура, которым крепили деревянный прут к верхней части вымени; расчесы на горле и тулове, изображают шерсть на вымени и т.д.

Экстраполяция данных этнографии нового времени на общество доисторической эпохи представляется в данном случае уместной и позволяет предположить, что для энеолитических скотоводческих общностей также было характерно использование кожаных емкостей из вымени, которые и являлись прототипами форм одной из групп трипольских «зооморфных» сосудов.

 

 

Е. В. Грицик. Эллинистические винодельни Мирмекия

Настоящая статья посвящена винодельческим комплексам эллинистического времени, найденным на городище Мирмекий. На сегодняшний момент можно уверено говорить, что из восьми рассматриваемых виноделен (М – 1, 4, 5, 6, 7, 8, 10, 14), четыре являлись частью крупных винодельческих хозяйственно-жилых комплексов (М – 1, 4, 5, 6). Они возникают после второй половины III в. до н.э. и существуют на протяжении нескольких столетий вплоть до римского времени (исключение составляет винодельня М-1, которая продолжает функционировать и в первые века н. э.). Данные винодельческие комплексы представляют собой крупные многокамерные постройки, где вокруг двора группировались хозяйственные и жилые блоки помещений.

В статье представлена попытка расcчитать среднюю производительность наиболее хорошо сохранившихся виноделен (М-1, М-4, М-5, М-6 и М-7). Проведенные расчеты показывают, что в III в. до н.э. рассмотренные выше винодельни одновременно, за одну технологическую операцию, могли изготовлять около 19,5 тыс. литров вина, во II в. – около 27 тыс. литров, и в I вв. до н.э. – около 27,3 тыс. литров. Следует помнить, что данные расчеты касаются только разовой, а не абсолютной за весь сезон, переработки винограда и, несомненно, полученные данные довольно условны. Однако, следует думать, что они отражают, по крайней мере, минимальные показатели производительности виноделен. Учитывая не принятые в расчет из-за плохой сохранности остатки еще трех мирмекийских виноделен (М-8, 10, 14), а также возможность открытия на территории городища новых винодельческих комплексов, можно предположить, что минимальный объем производительности вина был, по крайней мере, в два раза выше.

Исходя из количества открытых виноделен и судя по вместимости резервуаров, можно прийти к выводу, о том, что объемы производства вина в эллинистическом Мирмекии были довольно большими.

Необходимо отметить, что крупные винодельческие комплексы (М-1, 4, 5, 6) с вместительными резервуарами и хранилищами представляли собой довольно сложные и, соответственно, дорогостоящие сооружения, рассчитанные на переработку довольно больших объемов винограда. Строительство таких виноделен и систематическое поддержание их в надлежащем состоянии требовало больших как денежных, так и физических затрат, поэтому с большой долей вероятности можно говорить, о том что данные винодельни были ориентированы на широкое товарное производство.

 

 

И. В. Исланова. Поселение Залесье на Селижаровском плесе (ранний железный век и раннее средневековье, по материалам работ Н. Н. Гуриной)

При исследовании Н. Н. Гуриной в 1973–1975 гг. неолитических стоянок Залесье 1 и 2 в верхних горизонтах были встречены материалы раннего железного века и раннего средневековья (рис. 1), которые не были введены в научный оборот. В верхнем слое поселения Залесье были зафиксированы многочисленные темные гумусированные углистые и очажные пятна с находками раннесредневековой керамики (рис. 2–4). Судя по текстам полевых отчетов и чертежам можно говорить о зафиксированных в пределах раскопов остатках не менее, чем четырех раннесредневековых наземных построек с очагами, подпольными материковыми ямами. В конструкции двух из них употреблялись столбы.

Сохранившаяся керамическая коллекция и архивные материалы позволяют говорить о трех разновременных селищах. Селище второй половины I тыс. до н.э. представлено сетчатой. Культурная принадлежность не ясна. Селище второй четверти I тыс. н.э. – грузиком дьякова типа (в коллекции не сохранился) и орнаментированной лепной керамикой, известной на памятниках типа Варварина Гора. Поселения подобного типа возникли, по-видимому, в результате культурного импульса из Верхнего Подвинья. Селище середины–третьей четверти I тыс. н.э. с гладкостенной керамикой, в том числе, глиняным лощеным пряслицем. Последнее селище, видимо, относится к культуре псковских длинных курганов, с которым могут быть связаны и находки керамики круга мощинской культуры.

 

 

О. В. Орфинская. Парчовое платье X в. из Гнездовского некрополя

Находки тканей в памятниках X века крайне редки. Поэтому большие фрагменты шелкового платья, обнаруженные в погребение Ц-301 Гнёздовского могильника, можно отнести к уникальным находкам. Платье было сшито из парчовой ткани красного цвета с золотым драконом и сенмурвом на спине и плечах. Эти два животных, находящихся на одной китайской ткани, отражают всю сложность взаимопроникновения культур Востока и Запада, Севера и Юга.

Работа по исследованию проводилась в Центре исследования исторических и традиционных технологий Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва совместно с Кафедрой археологии МГУ и Отделом археологии ГИМ.

 

 

В. В. Новиков. Об одном типе скандинавских оголовий X в. с территорий Древней Руси и Скандинавии

В статье представлены находки, связанные с одним ярким типом уздечных наборов, получивших распространение на территории Скандинавии и Древней Руси в X в. Уздечный набор включает в себя удила и особые цельнолитые кольцевидных псалий из медного сплава. Каждое кольцо псалия разделено трехлопастным выпуклым центральным элементом, концы которого оформлены в виде зооморфных масок. С двух сторон на дуге кольца расположены фигурные выступы в виде изогнутых голов коней или драконов. На псалиях закреплены и четыре трапециевидных зажима, фиксировавших ремни оголовья. Как сами псалии, так и зажимы для ремней покрыты позолотой и орнаментированы в одном из скандинавских стилей – в стиле Борре или Йеллинг. На территории Скандинавии в настоящее время известно 11 находок, а на территории Древней Руси – 21 находка.

Особого внимания заслуживает наиболее значительная группа элементов в составе уздечного набора – специальные трапециевидные крепления для кожаных ремней оголовья. В статье для этой группы элементов предложена классификация и особый термины «направляющие ремней оголовья» В зависимости от особенностей конструкции, направляющие могут быть разделены на два класса. К первому классу (T1) относятся направляющие, состоящие из железной основы в виде трапециевидной пластины с петлей и орнаментированной пластиной из медного сплава с отверстиями под заклепки или отлитые сразу вместе со штифтами. Ремни оголовья закреплялись между железной основой и основой из цветного металла при помощи заклепок. В большинстве случаев четыре отверстия для заклепок располагались по углам трапеции. Однако есть экземпляры и с тремя отверстиями (два – по углам основания трапеции и одно – в центре, чуть ниже зооморфной маски). В первом классе можно выделить два вида на основании формы железной петли. К первому классу относится 13 предметов.

Ко второму классу (T2) (6 предметов) относятся массивные орнаментированные пластины из цветного металла с отлитой вместе с ними петлей для крепления к кольцевидному псалию. Железная пластина с обратной стороны является вспомогательным элементом: она может выполнять функцию дополнительного крепления или и вовсе отсутствовать. Ремни оголовья здесь закреплялись между железной вспомогательной пластиной и основной пластиной из цветного металла при помощи штифтов или заклепок.

В этом классе также можно выделить два вида. В пластинах первого вида (T2S1) петля загибалась в обратную сторону непосредственно в верхней части трапециевидной пластины. К этому виду можно уверенно отнести пять находок. Второй вид (T2S2) характеризуется петлей, которая не только являлась креплением к псалию, но и переходила в крепление для ремня и была снабжена отверстием для заклепки.

В предложенной классификации орнамент выделяется в отдельный признак, который позволяет выделить подвиды в границах классов и видов. В связи с этим по композиции орнамента и включенным в него элементам все находки направляющих с территории Древней Руси и Скандинавии могут быть разбиты на 8 групп.

Наиболее сложным остается вопрос датировки указанных находок. Для определения более точных дат необходимо в первую очередь обратить внимание на скандинавские и древнерусские закрытые погребальные комплексы, из которых происходят известные нам аналогии. На основании их осторожного анализа можно датировать подобные предметы временем ближе к середине – второй половине X в. Важно отметить, что предметы этого типа используются на территории Скандинавии и Древней Руси в одно и тоже время, то есть мы не наблюдаем практически никакого хронологического разрыва в появлении предметов на этих территориях.

 

 

И. В. Иванова, Н. Ю. Иванова. Коллекция костяных изделий Ладоги (по материалам из раскопа близ Варяжской улицы в пос. Старая Ладога)

В 1972 – 1977 гг. В. П. Петренко провёл раскопки в с. Старая Ладога на участке близ Варяжской улице. Раскоп расположен на левом берегу р. Ладожки между Волховским шоссе и Варяжской улицей (рис. 1). Его площадь составила 600 кв.м., а мощность культурного слоя 3,8 м, имеющего датировку – середина IX – начало XI вв.

При исследовании данного участка был собран достаточно богатый археологический материал. В состав находок вошла значительная и разнообразная коллекция предметов из рога и кости – 674 экз. (456 изделий и 218 заготовок). К сожалению, после смерти автора раскопок значительная часть предметов была утрачена. Сейчас имеются сведения о 148 предметах (132 изделия и 16 заготовок). В работе учтены не только сохранившиеся изделия, но и известные по графическому изображению. Статья посвящена подробному анализу коллекции костяных предметов с Ладожского посада, в которую входят гребни, копоушки, игольники, подвески, булавки, в том числе острия и предметы для плетения, проколки, иглы, ложки, предметы для игр, коньки, пуговицы и застёжки, кольца, пряслица, рукояти, наконечники стрел и предметы неизвестного назначения. Вещи Ладожского посада рассматриваются в сравнении с материалами, полученными в разные годы с Земляного городища.

Тот факт, что на ладожском поселении костяной материал составляет приблизительно 1/3 из всех видов индивидуальных находок, и наличие здесь в слоях второй половины X в. двух косторезных мастерских, дает возможность с большой долей вероятности утверждать, что косторезное ремесло в этот период становится одним из основных ремёсел жителей Ладоги.

Предметы из кости и рога, а также их заготовки встречаются с древнейших культурных напластований, отложившихся на Ладожском посаде. Некоторые предметы были сделаны весьма искусно мастерами высокой квалификации. Это позволяет предположить, что для первых поселенцев данной территории характерно широкое использование кости в быту и к IX в. косторезное производство у них достигло высокого уровня. Ближайшие аналогии ладожским предметам фиксируются на памятниках южного побережья Балтийского и Северного морей (Хедебю, Волин, Калабжек, Фризия). К концу X в. связи с этими территориями еще более укрепляются. В этот период на Ладожском посаде, как и на Земляном городище, прослеживается тенденция увеличения количества и расширения ассортимента костяных и роговых изделий.

Судя по собранному и рассмотренному нами материалу, Ладога во второй половине X в. выступает как значительный центр косторезного производства Северной Руси.

 

 

С. Ю. Каинов, Е. Е. Авдеенко. Литые наконечники ножен мечей (по материалам Троицкого раскопа Новгорода Великого)

В ходе археологических работ на Троицком раскопе Новгорода Великого было найдено четыре наконечника ножен меча, изготовленных в технике «ажурного литья». Наиболее ранний наконечник относится к группе наконечников с изображением птицы и найден в слое, датирующемся 30-ми гг. Х в. Возможно, подобные наконечники появились в Скандинавии во второй четверти Х в., откуда распространились в том числе и на территорию Древней Руси. Второй наконечник найден в 27 строительном ярусе, датирующемся 970–990 гг. Наконечник относится к группе наконечников с мотивом человеческой фигуры. Подобные наконечники распространены как на территории Скандинавии, так и на территории Древней Руси. Новгородский наконечник представляет собой тип наконечников, первоначальное изображение на которых сильно видоизменено и искажено. Аналогичные наконечники происходят с территории расселения балтских племен, где они широко датируются X–XI вв. Третий наконечник найден в слое 1065–1075 гг и относится к группе наконечников с изображением совмещенных фигур человека и птицы, выполненных в скандинавском стиле Борре. Подобные наконечники широко распространены в Скандинавии, три экземпляра найдены на территории Древней Руси. Новгородский экземпляр отличается меньшей высотой. Схожие по сюжету и размеру наконечники найдены в Прибалтике. Четвертый наконечник найден в слое первой половины XIII в. Аналогии данному наконечнику авторам не известны. Возможно, наконечник являлся продукцией местного мастера.

Наконечники Троицкого раскопа, датирующиеся Х–XI вв., представлены образцами, связанными со скандинавским ювелирным искусством. Единственный наконечник, датирующийся более поздним временем, возможно, является продукцией местного новгородского мастера. Концентрация в ранних слоях Троицкого раскопа находок, связанных с мечами, дополняется другими категориями предметов воинского снаряжения – деталями защитного вооружения, боевым топором, наконечниками копий и стрел. По всей видимости, на этой части территории Людина конца Новгорода в этот период проживали люди, связанные с профессиональной воинской средой.

 

 

И. В. Антипов. Волынские башни

В 1952 г. П. А. Раппопорт впервые подробно описал три одиночные башни, располагавшиеся на исторической территории Волыни: Столпьенскую и Белавинскую башню близ г. Холма (Хелм, Польша) и Каменецкую башню вблизи Бреста (Белоруссия). Исследователь предлагал датировать памятники концом XIII – началом XIV в.

За полвека, прошедшие с момента публикации статьи Раппопорта, появились новые данные по истории этих оборонительных сооружений, новые башни были открыты в Галиче, Черной Руси и на Волыни: башня в Черторыйске (1291 г.), башня в Спасском монастыре около Старого Самбора (конец XIII в.), две башни в Новогрудке (XIII – первая половина XIV в.). Польские археологи и историки архитектуры проводили обследования башен в Столпье и Люблине, изучали остатки Белавинской башни, церковь в с. Спас, предположительно построенную на месте башни. Повторно был раскопан и комплекс построек на Высокой горке в Холме.

П. А. Раппопорт считал, что подобные башни были широко распространены в европейском оборонном зодчестве и не выделял их в какой-то отдельный тип. В 1972 г. М. А. Ткачевым был введен в науку термин «башни волынского типа». С тех пор данные башни рассматриваются как принадлежащие к одному, так называемому «волынскому типу».

Цель данной статьи: проанализировать накопленный материал с целью определить обоснованность рассмотрения данных башен в качестве единой группы, а, следовательно, и возможность существования термина «башни волынского типа».

В ходе анализа построек удалось установить, что господствующая сейчас посылка о том, что во второй половине XIII – первой половине на Волыни повсеместно стали строиться оборонительные башни, оказывается неверной. Второй половиной XIII в. мы можем датировать Каменецкую, Берестейскую и Черторыйскую башни, второй половиной XII в. – башню в Столпье, серединой XIV в. – башню в Белавино. Все основные башни, упомянутые в данной статье, не только относятся к разным периодам в истории архитектуры, их функции различны: Столпьенская башня – это столп, храм уникального типа; Каменецкая башня – одиночная башня, стоящая в системе дерево-земляных укреплений, Белавинская башня – сторожевая башня, охраняющая подступы к Холму, и не связанная с какими-либо оборонительными сооружениями, наконец, Люблинская башня – классический донжон, башня, которая выполняла не только функции оборонительного сооружения, но и была жилищем феодала. Таким образом, среди изученных башен лишь Каменецкая, Черторыйская и, вероятно, Берестейская, могут относиться к некому специальному типу, который все же нельзя называть «волынским», поскольку подобные башни встречаются во многих европейских землях, а также на северо-западе Руси (Изборск, Корела).

 

 

А. В. Курбатов. Спорные вопросы в изучении кожевенного ремесла средневековой России

К изучению русского средневекового кожевенного ремесла в последнее время наметился определенный интерес среди отечественных археологов. Данная статья посвящена разбору критических замечаний Д. О. Осипова. Выделены две группы замечаний: 1) атрибуция археологических кожаных предметов и 2) выводы историко-культурного плана, связанные с древнерусским кожевенным ремеслом. Автор надеется, что развернувшаяся дискуссия будет способствовать более интенсивной научной разработке всего круга вопросов средневекового русского ремесла.

 

 

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ АРХЕОЛОГИИ

 

Е. И. Гак, Р. А. Мимоход, А. А. Калмыков. Сурьма в бронзовом веке Кавказа и юга Восточной Европы

В статье обсуждаются вопросы появления, распространения и использования сурьмы у населения бронзового века Кавказа и Восточной Европы. В археометаллургической литературе сурьма долгое время не рассматривалась в ряду древнейших металлов, что входило в противоречие с многочисленностью сурьмяных находок в кавказских и волго-уральских памятниках эпохи бронзы при наличии на Кавказе сурьмяных месторождений и рудников этого времени.

Благодаря рентгено-флуоресцентному исследованию выборки вещей, установившему факт массового присутствия сурьмы в посткатакомбной лолинской культуре степного Предкавказья, найдено недостающее звено в цепочке связей, объясняющих появление сурьмы на юге Восточной Европы. Последующий комплексный анализ сведений о сурьмяных изделиях памятников лолинской и других культур всей рассматриваемой зоны с учетом данных по древним выработкам кавказских сурьмяных руд позволил заключить, что первичный очаг производства металлической сурьмы возник на финальной стадии эпохи средней бронзы в срединной части Кавказа вблизи Главного Хребта. Оттуда сурьмяное литье быстро распространилось в восточном и южном направлениях. На север основной поток сурьмяного сырья и/или продукции шел меридионально по центру Предкавказья. В эпоху поздней бронзы он был в большей степени ориентирован на волго-уральского потребителя.

Сурьмяное производство было освоено в разных культурах и регионах. Преимущественное использование сурьмы для отливки украшений предопределялось ее физико-химическими свойствами и серебристым блеском поверхности. Будучи доступной, легкой и относительно безопасной в получении, металлическая сурьма на значительной части кавказско-восточноевропейских территорий заместила собой сходные по цвету медные сплавы с высоким содержанием мышьяка, прежде доминировавшие в производстве мелкой литой гарнитуры.

Выявленные в распространении сурьмы пространственно-географические и культурно-хронологические закономерности напрямую связаны с глобальными культурно-генетическими процессами, охватившими юг Восточной Европы и Кавказ на переходном этапе от средней к поздней бронзе. Освоение сурьмяного литья населением степного Предкавказья происходило под влиянием южных, скорее всего, восточнокавказских социумов, принимавших участие в сложении лолинской культуры. В свою очередь южные посткатакомбные культурные группы, став компонентом формирования колесничных культур Поволжья и Волго-Уралья, способствовали распространению сурьмы в этих регионах. Таким образом, сурьма может рассматриваться не только как индикатор межкультурных взаимодействий в период с XXII по XV вв. до н.э. (cal. BC), но и как весомый аргумент в пользу существования генетической связи кавказского и волго-уральского очагов культурогенеза.

 

 

М. Б. Рысин. Проблемы хронологии и периодизации древних культур Кавказа (радиокарбонная «революция» и традиционная археологическая типология)

Статья является попыткой уточнения хронологии северокавказских памятников энеолита и раннего бронзового века. Данные полученные методами естественных наук существенно отличаются от хронологии памятников Кавказа основанной на традиционных археологических методах. Кавказский регион пока не обеспечен статистически достоверными сериями датированных образцов из археологических памятников эпохи палеометалла. Часть из этих датировок не может не вызывать сомнений. Поэтому, на наш взгляд, сегодня было бы правильнее опираться, в первую очередь, на традиционные сравнительно-типологические и стратиграфические наблюдения.

Сегодня можно с большой долей вероятности утверждать, что энеолитические поселения Замок, Мешоко, Ясенева поляна появились раньше майкопских памятников и затем сосуществовали с последними на соседних территориях. О надежном диапазоне абсолютных дат этих энеолитических памятников говорить пока преждевременно. Более-менее надежные датировки майкопских и новосвободненских памятников (установленные традиционными археологическими методами) приходятся на вторую половину четвертого-начало третьего тыс. до н. э. Этому периоду соответствует и большинство калиброванных датировок по 14С. При попытке датировании майкопских памятников началом IV тыс. до н. э. археологи переходят в область предположений, подкрепленных только несколькими ненадежными калиброванными датировками по 14С. Убедительно обосновать такую раннюю хронологическую позицию майкопских памятников Северного Кавказа сегодня не представляется возможным.

 

 

М. Т. Кашуба. О гальштатте и Гальштатте в Северном Причерноморье – современное состояние исследований

Гальштаттские исследования в Северном Причерноморье перешагнули свой вековой рубеж. Их начало было положено в статье А. Спицына «Скифы и Гальштатт» (1911). Современный уровень исследованности заключительного периода эпохи бронзы и раннего железного века, накопление новых и важных материалов позволяют применять термин «гальштатт» к материалам из Северного Причерноморья, если учитывать его расширительное толкование, т.е. гальштатт как эпоха (соответственно, HaA–HaB–HaC–HaD, XII–VI вв. до н.э.). Известные к настоящему времени и обладающие рядом специфических параметров археологические культуры, материалы и отдельные находки (импорты) XII–VI вв. до н.э. из Восточного Прикарпатья, Среднего Побужья и Среднего Поднепровья были отнесены к гальштаттским древностям Северного Причерноморья (Ha-NP). Первый этап в развитии гальштаттских древностей Северного Причерноморья связан с процессом «гальштаттизации» Восточного Прикарпатья. Его археологическим выражением являются несколько гальштаттских, карпато-дунайских культур XII–VIII/VII вв. до н.э. (Гава-Голиграды-Грэничешть, Кишинэу-Корлэтень, Козия-Сахарна, Басарабь-Шолдэнешть и позднегальштаттские древности). Второй этап в развитии гальштаттских древностей Северного Причерноморья связан с влияниями из областей Восточногальштаттского круга Средней Европы (Немиров и синхронный горизонт памятников). Гальштаттские древности Северного Причерноморья, рассмотренные совокупно из-за своей принадлежности к гальштаттским и гальштаттоидным культурам и культурным группам, миграционного (неместного) характера происхождения и ориентированности контактов их носителей в западном и юго-западном направлениях, имеют разные источники своего происхождения. Появление гальштаттских, карпато-дунайских древностей в Северном Причерноморье на первом этапе (Ha-NP I, XII–VII/VI вв. до н.э.) связано с функционированием (пульсацией) среднедунайского очага культурогенеза («гальштаттизация» Восточного Прикарпатья). На втором этапе (Ha-NP II, VII–VI вв. до н.э.) гальштаттские древности связаны с деятельностью носителей раннескифского комплекса, благодаря которым осуществился непосредственный контакт и последовавшая затем миграция небольшой группы населения из культур/культурных групп Восточногальштаттского круга Средней Европы в регион Среднего Побужья и, частично, лесостепные области Днепровского Правобережья («немировский этап»).

 

 

Н. В. Жилина. Теория влияний и своеобразия на примере древнерусского драгоценного убора

Цель статьи – теоретическое рассмотрение процессов культурного взаимодействия. По ювелирному славяно-русскому материалу выделены их варианты: 1) собственная разработка мирового образца (восточнославянские фибулы VI–VIII вв.); 2) рождение новой формы украшения на базе освоения ювелирной технологии (звездообразные и гроздевидные серьги VII–IX вв.); 3) оригинальное воспроизведение формы на уровне простой технологии (лучевые височные кольца IX–XI вв.); 4) временное и ограниченное распространение убора его носителями внутри другой культуры (скандинавский убор на Руси, конец VIII – начало XI вв.); 5) использование типологически сходных украшений в индивидуальных вариантах убора (салтовские, половецкие, иранские бусинные кольца; перстни – XI–XII вв.); 6) мощное долговременное и осознанное влияние вследствие смены культурной ориентации (конец XI – первая треть XIII вв.: восприятие византийского эмалевого убора, видоизменение черневого и скано-зерненого при сохранении оригинальности); 7) родственность и породнение уборов (гривны, браслеты, височные кольца, зооморфные изделия, амулеты финно-угров, балтов и славян – с эпохи раннего Средневековья).