Аннотация

"Археологические Вести", СПб., 2002. Выпуск 10. Аннотация

НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ

 

А. Е. Матюхин. Об элементарных способах раскалывания камня в палеолите

В палеолите существовали различные способы раскалывания (knapping techniques) камня для получения сколов-заготовок (blank flakes) и изготовления орудий (tool manufacture). Наряду с основным способом при помощи отбойника (hammer), когда предмет располагается в руке, использовались и другие, в данном случае более простые в технологическом отношении способы: а) на наковальне (anvil technique) или земле с использованием тяжелых отбойников (hammerstones); б) бросание крупных предметов на лежащие на земле глыбы (large blocks); в) техника "блок он блок" (block on block technique); г) биполярная техника (bipolar technique). Все эти способы (techniques) в той или иной степени описаны в работах по палеолиту. Как показывают эксперименты, первые два способа (techniques) (и особенно 2-й способ) в значительной мере являются неконтролируемыми действиями, по сути дела дроблением (shattering) камня. В то же время в первом способе проявляются определенные элементы технологического контроля. Его нельзя назвать полностью хаотичным дроблением (shattering), когда по предметам наносятся многократные и часто беспорядочные удары. Достаточно контролируемые следует признать технику блок он блок (block on block technique) и биполярную технику (bipolar technique), хотя элементы технологической случайности и ограниченности содержат и они.

В данной статье рассматриваются три первых способа раскалывания, для этого привлекаются материалы ашельской стоянки (acheulian site) Королево 1 в Закарпатье, а также мустьерских (mousterian) и позднепалеолитических мастерских (upper palaeolithic workshops), расположенных в долине Северского Донца (Seversky Donets), на территории Ростовской области (Rostov region). В индустрии Королево 1 интерес представляют орудия (tools), похожие на колуны (cleavers). Они изготавливались различными способами и в том числе в результате разбивания (breaking) крупных отщепов на ряд фрагментов с помощью отбойника (hammer) на земле или наковальне (anvil) (рис. 2: 1–2). В инвентаре мустьерских мастерских по первичной обработке кварцита (primary knapping) у ст. Калитвенская выявлены многочисленные нуклевидные обломки (core-like fragments), которые получались при разбивания (breaking) кварцитовых валунов (blocks) на земле или наковальне с помощью тяжелых валунов-отбойников (blocks-percussors) (рис. 3–4). На поверхностях этих обломков (fragments) отмечены характерные для данного способа морфологические признаки (attributes). Хорошо выражены в первую очередь точка удара (impact point) и ударная волна (compression ring). В меньшей степени использовалась техника "блок он блок". Она применялась главным образом для скалывания (detaching) крупных отщепов длиной 25–40 см.

В инвентаре мустьерских и позднепалеолитических слоев памятника Бирючья балка 2 выделены кремневые нуклевидные обломки (core-like fragments), обломки-отщепы (fragments-flakes) и грубые (crude) массивные отщепы (flakes), которые представляют интерес с точки зрения рассматриваемой темы (рис. 5–6). Здесь использовался практически один способ – разбивание желваков, плиток и обломков кремня (breaking nodules, slabs, blocks) на земле или наковальне с помощью отбойника на отдельные фрагменты, которые использовались преимущественно в качестве заготовок нуклеусов (core blanks). Кроме того, подобным образом оценивалось качество кремня. Разбивание желваков, плиток и обломков осуществлялось, с одной стороны, как технически целенаправленная операция, а с другой, довольно хаотично, о чем свидетельствуют характерные следы от ударов на поверхности расколотых обломков.

Вероятно также, что элементарные способы раскалывания (knapping) камня удастся проследить на материалах некоторых мустьерских памятников Крыма, долины Десны, а также интересного и во многом непонятного памятника Диринг в Якутии, т.е. там, где имеются богатые выходы исходного сырья (raw materials).

Оправданно считать, что простейшие способы раскалывания камня широко применялись на всех этапах палеолита. Что касается самых ранних его стадий, то применение этих способов требует подтверждения и доказательств. Следует подчеркнуть, что на всех продуктах, которые возникают в результате применения простых способов раскалывания (knapping) камня, в том числе дробления (shattering) фиксируются элементарные археологические признаки. Неправомерно также расширенно толковать понятие "техника дробления", относя сюда и другие простые способы, в частности "технику блок он блок" и грубое раскалывания камня с помощью тяжелого отбойника (percussor).

 

 

В. Я. Шумкин, А. И. Мурашкин. Новые данные о могильнике на Большом Оленьем острове Баренцева моря

В 2001 году, после полувекового перерыва, были возобновлены работы Кольской археологической экспедиции на могильнике на Большом Оленьем острове Кольского залива Баренцева моря. В ходе этих работ выяснилось, что площадь могильника не была полностью изучена в предыдущие годы, и, что особенно важно, что памятник разрушается в процессе почвенной эрозии и из-за возрастающего антропогенного воздействия.

В ходе работ 2001 года было изучено одно разрушенное погребение и собрано большое количество подъемного материала. Особенно важно увеличение коллекции керамики. Всего было собрано 59 фрагментов. Все они относятся к типу асбестовой керамики.

В ходе раскопок 1928 г. и 1947–1948 г.г. в 23 погребениях было обнаружено лишь 5 фрагментов сосудов и 1 миниатюрный сосуд. И эта керамика относилась типу “вафельной”. Наличие разных типов посуды может говорить о длительности существования могильника или об использовании его разными группами населения.

Также в ходе обследования Большого Оленьего острова и, соседнего, Екатерининского острова были обнаружены 4 местонахождения предварительно датируемые эпохой раннего металла. Исследование этого хронологически одновременного комплекса памятников может принести очень интересные результаты.

 

 

 

О. В. Лозовская, В. М. Лозовский. Типология и функции каменных изделий стоянки Замостье 2 (поздний мезолит – ранний неолит Русской равнины)

Стоянка Замостье 2 (Сергиево-Посадский район Московской области) получила широкую известность благодаря богатой коллекции костяных, роговых и деревянных изделий, происходящих из поселений охотников-рыболовов позднего мезолита, раннего и среднего неолита. Уникальная стратиграфическая ситуация позволяет проследить изменения в хозяйстве и орудийном наборе древних жителей Волго-Окского междуречья на протяжении нескольких тысячелетий.

Впервые объектом изучения стал кремневый и каменный инвентарь стоянки, рассматриваемый комплексно с типологической, технологической и функциональной точек зрения. На основе сопоставления данных делается попытка выявить закономерности типообразования и определить экономическую роль кремневых индустрий в период перехода от мезолита к неолиту в лесной зоне Русской равнины.

Для изучения были взяты материалы трех основных слоев – нижнего (НМ) и верхнего (ВМ) позднемезолитических и ранненеолитического слоя верхневолжской культуры (ВВК) из раскопок 1989-91 гг. (экспедиция ИА АН СССР под руководством В.М.Лозовского, в настоящее время материалы хранятся в Сергиево-Посадском Историко-Художественном музее-заповеднике). Кремневые коллекции многочисленны: в нижнем слое найдено более 2 тысяч изделий, в верхнем мезолитическом – более 7 тысяч, в слое верхневолжской культуры – около 3,5 тысяч предметов.

Типологическая характеристика. Все три каменно-кремневых комплекса показали несомненное типологическое сходство, свидетельствующее о преемственности культурных традиций при переходе от мезолита к неолиту. Среди наиболее характерных общих черт следует отметить резкое преобладание отщепов над пластинами, при этом последние часто имеют неправильную форму и огранку, много массивных, реберчатых и с остатками корки. Отжимные микропластинки единичны. Как следствие, 3-5-кратное преобладание орудий на отщепах и обломках над орудиями на пластинах. В орудийном наборе доминируют скребки разных типов при почти полном отсутствии резцов. Резкое увеличение числа комбинированных орудий вследствие сочетания на одной заготовке разных типологических элементов – крутой скребковой ретуши, коротких приостренных выступов, пологих выемок, угловых микроскребков, волнистых и зубчатых лезвий; наиболее характерным примером является орудие “тип Замостье”. Среди проколок-острий отмечается очень большое разнообразие, связанное как с выбором нестандартных заготовок, так и с широким спектром размещения острий (на углах сломов, естественных выступах, дистальных концах, на краевых лезвиях – в этом случае жальца сформированы с помощью выемок). Выделяются также сверла и орудия с приостренным выступом, оформленным противолежащей ретушью. Остальная масса орудий типологически слабо выражена. В неолитическом слое появляется новый тип ретуши – струйчатая субпараллельная ретушь (на наконечниках и ретушированных скребках), а также небольшая группа резцов и новый тип – косые острия на пластинах. Во всех слоях отмечается наличие шлифованных тесел и большое число бифасов – их заготовок, а также полное отсутствие геометрических микролитов.

Технологический анализ, проведенный Е.Ю. Гирей (Гиря, Лозовский, Лозовская 1997), выявил две основные технологии расщепления: технологическая цепочка производства бифасов-рубящих-шлифованных тесел, в которую входило и побочное производство пластин. Поэтому число “чистых пластин” составляет меньшинство во всех 3 индустриях, а преобладают краевые и сколы с пренуклеусов. И производство отжимных микропластин-вкладышей. В неолите появляется новая технология – производство тонких бифасов. Таким образом, налицо постепенная смена традиций – регресс производства пластинчатых заготовок на фоне становления и развития технологий производства рубящих-бифасов.

Для функционального анализа было отобраны образцы разных типов орудий со вторичной обработкой и пластин без ретуши из каждого слоя. Всего было изучено 390 предметов: 100 орудий из нижнего слоя, 140 орудий из слоя ВМ и 150 из слоя ВВК. Следы износа были интерпретированы для 77% изделий (табл.1). Наиболее стабильную связь с функциональным использованием показали простые скребки и часть комбинированных, а также достаточно аморфная группа скребел, однако, во всех слоях ими обрабатывали как мягкие (шкуры), так и твердые материалы. Изделия с приостренным выступом, оформленным противолежащей ретушью, несмотря на различия в пропорциях и размерах, преимущественно использовались для сверления-развертывания дерева-кости-рога. Многие типологические проколки на отщепах или пластинах служили сверлами или резцами по твердым материалам. Косые острия на пластинах (ВВК) служили ножами для шкур. Другие типы орудий не показали предпочтительной функции, их выбор для той или иной работы, вероятно, был случаен. Так, пластины использовались для широкого спектра работ: ими обрабатывали мягкие (скребки, ножи) и твердые (скребки, струги, ножи, резцы, сверла) материалы; одни являлись элементами составных лезвий или были закреплены в рукоятках, у других, напротив, использовались естественные углы (сломов), в том числе для скобления шкур. В то же время некоторые комбинированные орудия и, особенно, “тип Замостье” можно считать орудиями полифункционального назначения – в работе (скобление, прокалывание, резание шкур, скобление, резцовое резание, сверление твердых материалов) использовались все рабочие элементы, но всего лишь два орудия имели две функции. Таким образом, трудно говорить о ясной функциональной специализации типов орудий во всех трех индустриях. Более того, большое количество многолезвийных орудий, возможно, и явилось результатом традиции случайного (ситуационного) использования.

На основании полученных данных достаточно полно можно реконструировать следующие виды хозяйственной деятельности, обеспечиваемые кремневыми ретушированными орудиями: обработку шкур и изготовление костяных (или роговых) и деревянных изделий. Никаких свидетельств обработки травы или злаковых нет. Мясные ножи достаточно редки даже среди пластин. Инструменты для разделки туш или чистки рыбы либо не представлены в выборке, либо их функции выполнялись орудиями из кости или рога. В обработке шкур наиболее полно представлена функция скобления (рис. 1), ножи для резания малочисленны, большая часть проколок относится к слою ВВК. Следует добавить, что для выделки шкур широко использовались и костяные орудия (в частности, многочисленные проколки). Обработка дерева занимала важное место в хозяйственной жизни обитателей поселений. Не случайно появление шлифованных тесел, специализированных орудий для тесания и строгания, уже в мезолите, также как и явная направленность технологии расщепления на производство топоров-рубящих. Кремневые орудия на сколах выполняли также операции скобления и сверления (рис. 3). Пилки по дереву единичны, как нет и следов пиления на деревянных предметах. По материалам стоянки известно, что обработка дерева осуществлялась не только каменными, но и костяными (роговыми) орудиями. Речь может идти, в частности, о роговых шлифованных топорах (теслах) или о скошенных орудиях из трубчатых костей лося с узким поперечным лезвием, сходным с лезвием резца (орудия 45°). Следы износа на этих лезвиях позволяют отнести их к орудиям для резцового скобления или строгания (иногда сверления) мягкого дерева или коры (Лозовская 1997). Судя по многочисленным и разнообразным орудиям и предметам искусства, найденным на стоянке, обработка кости и рога в конце мезолита – начале неолита достигла совершенства. Все операции производились каменными орудиями. Наиболее хорошо представлен инструментарий для скобления, сверления (рис. 3) и резцового резания кости-рога. Резцовая функция, включающая операции изготовления надрезов (фрагментация), выскабливания пазов и гравирования (орнаментация), осуществлялась различными типами орудий без резцового скола (рис. 2).

Итак, нам удалось выявить некоторые тенденции общего порядка, касающиеся изменения роли каменного инвентаря в хозяйственной жизни древних обитателей стоянки. Очевидно, что орудия из кремня не могли больше обеспечивать все повседневные потребности людей; их роль уменьшается в пользу орудий из кости-рога. Остается только два вида деятельности, где преимущество кремня было неоспоримым, – обработка дерева и, в особенности, обработка кости (рога). Обработка твердых материалов требовала более или менее прочных лезвий, необходимость в пластинчатых заготовках с прямыми и острыми лезвиями уменьшается, традиции их изготовления слабеют. На фоне развития и совершенствования производства топоров и тесел. Орудия для работы изготавливаются из различных отщепов с помощью крутой ретуши, формирующей выемки, заостренные жальца и скребковые лезвия. Функциональное использование носило в ряде случаев случайный характер. Таким образом, ввиду отсутствия типологической четкости и функциональной специализации типов при очень низком проценте орудий с двумя функциями следует предположить, что формы орудий, с которыми мы имеем дело, формировались непосредственно в процессе их использования и подправок (переоформления и т.д.). В начале неолита с появлением новых технологических традиций (струйчатая ретушь и тонкие бифасы) ситуация немного меняется.

 

 

 

И. Клементе Конте (Испания), Е. Ю. Гиря. Анализ орудий из ребер лося со стоянки Замостье 2 (7 слой, раскопки 1996-97 гг.)

 

 

А. Ю. Тарасов. Центр изготовления каменных макроорудий энеолитического времени на территории Карелии

 

Боряна И. Матева (Болгария). Раскопки поселения среднего энеолита в северо-восточной Болгарии (предварительные результаты)

В статье рассматриваются результаты раскопок поселения Чакмака, находящегося в Северо-восточной Болгарии близ г. Исперих. На основании многочисленных находок кремневых изделий и заготовок для изготовления орудий, а также выходов мелового кремня, располагающихся неподалеку, Чакмака интерпретируется как поселение-мастерская эпохи среднего энеолита. Это первое и пока единственное поселение в Северо-восточной Болгарии, специализировавшееся на производстве кремневых орудий труда. Раскопки одного из жилищ поселения позволили охарактеризовать приемы и материалы, применявшиеся в процессе строительства. Обнаруженный при раскопках керамический комплекс подразделяется на три группы: столовую, кухонную и посуду для хранения зерна. По типологическим характеристикам и орнаментации керамика относится к IV фазе Б культуры Поляница, т.е. к концу среднего энеолита. Четвертая фаза культуры Поляница синхронна культуре Боян в Румынии и Марица IV во Фракийской долине.

B. I. Mateva. Excavation of a Middle Eneolithic Settlement in North-Eastern Bulgaria (preliminary results)

This article deals with results of excavation at the site of Chakmaka situated near the town of Isperikh in North-Eastern Bulgaria. On the basis of numerous finds of flint objects and blanks for making tools, as well as outcrops of chalk-flint located not far away, Chakmaka is interpreted as a settlement-workshop of the Middle Eneolithic epoch. This is the first and as yet the single settlement in North-Eastern Bulgaria which is specialized in manufacture of flint tools. Excavation of one of the dwellings at the site enabled to characterize the techniques and materials used during its construction. The ceramic assemblage found during the excavations is divided into three groups: tableware, kitchenware and vessels for storing grain. According to its typological features and decoration, this pottery belongs to the 4th phase B of the Polyanitsa culture, i.e. it is dated to the end of the Middle Eneolithic period. The fourth phase of the Polyanitsa culture is synchronous to the Boian culture in Romania and that of Marica IV in the Thracian Valley.

 

 

М. Холл, С. С. Миняев. Рентгеновский флуоресцентный анализ керамики сюнну

While there have been art historical studies on the trade and exchange of goods between the Han Empire and Xiong-nu confederacy, a study of the movement of more mundane goods within the Xiong-nu confederacy has yet to be addressed. The purpose of this study is to provide a starting point to remedy this situation. The minor and trace element chemistry of pottery from the sites of Derstui, Dureny, Justyd, and Tzaram was determined using energy dispersive x-ray fluorescence (EDXRF). Model-based clustering using the classification maximum-likelihood approach was used to find clusters in the principal component (PC) scores. After removing the outliers, classification maximum-likelihood cluster analysis indicates that there are two spherical clusters of equal volume in the chemical data. One cluster consists primarily of sherds from the site of Justyd in the Altai; the other group consists of sherds mainly of sites in the Trans-Baikal. These two clusters are interpreted as reflecting regional clay deposits. On the basis of the distribution patterns of the chemical clusters, only a limited amount of pottery movement occurred during the Xiong-nu period.

 

Ю. А. Заднепровский (†). Могильник Уч-ат в Южной Киргизии

Статья Ю. А. Заднепровского была написана в 1980–1981 гг. Воспроизводимый текст статьи имел небольшие утраты, которые были восстановлены по отчетам Ю. А. Заднепровского за 1972–1975 гг. хранящимся в ИИМК РАН, а также по разным записям подготовительного характера из домашнего архива Ю. А. Заднепровского. Последние были предоставлены вдовой Ю. А. Заднепровского, Т. Н. Заднепровской, оказывавшей постоянную помощь в восстановлении и подготовке статьи к печати.

К сожалению, неизвестно местонахождение монет, бронзовых и железных изделий, а также некоторых сосудов из могильника. Таблицы металлических изделий взяты из архива. В таблице 3 “Керамика” воспроизводятся только те сосуды, которые хранятся в фондах ИИМК РАН. Монеты из могильника определялись М. В. Воробьевым, И. Г. Добровольским, О. И. Смирновой.

Текст статьи остался в основном без изменений, в авторском варианте. Современное состояние исследования этого весьма интересного могильника отражено в публикуемой ниже заметке А. И. Торгоева.

 

 

А. И. Торгоев. К интерпретации могильника Уч-ат

Могильник Уч-ат раскопан Ю. А. Заднепровским в 1972–1974 гг. Этот могильник находился в предгорьях Ферганской долины, около с. Иски-Наукат, в 40 км юго-западнее Оша. В могильнике исследовано 33 кургана, некоторые были раскопаны повторно. Все исследованные в Уч-ате погребальные сооружения являлись катакомбами. Катакомбы имеют короткий дромос и небольшую камеру – катакомбу. Выделяются два типа могил, которые различаются ориентировкой.

В могильнике получен разнообразный набор вещей. Керамика из могильника полностью лепная, ведущими формами которой являются небольшие кувшины, иногда имеющие оттянутый слив. Найдены также фестончатые кружки. Прототипы керамики из Уч-ата находятся в керамике Согда VII–VIII вв., аналогии ей широко представлены в керамике Семиречья VIII–X вв.

Украшения представлены перстнями, кольцами, подвесками в виде петушков, серьгами, пластинчатыми браслетами, височными кольцами и многочисленными бусами. Найдены замечательные серебряные серьги, конструкция которых близка серьгам салтовского типа.

Очень интересной является находка лировидной подвески от пояса и поясных наконечников. Представленные в могильнике поясные украшения аналогичны поясным украшениям центральноазиатских кочевников IX–X вв. В погребениях могильника также обнаружены различные монеты: бухархудатские подражания абассидским драхмам, саманидские фельсы Ахмада ибн Асада 861–862 гг., китайская монета “Кайюань Тунбао”.

Благодаря проведенному сравнительному изучению материалов этого могильника выяснилось, что в могильнике Уч-ат было захоронено коренное полукочевое население Ферганы, на культуре которого отразились процессы культурной интеграции. С одной стороны интеграционный процесс шел со стороны Согда, он выразился в керамике, с другой стороны в материалах могильника ярко отразилось влияние тюркоязычных кочевников Центральной Азии (Central Asia). Этот могильник является наиболее поздним катакомбным памятником в Средней Азии (Middle Аsia), а для саманидского времени он остается единственным в Мавверанахре могильником с не мусульманским погребальным обрядом.

Находки саманидских фельсов ограничивают нижнюю дату могильника временем не раньше середины IX в. Сопоставление вещей из комплексов могильника Уч-Ат показывает, что могильник должен датироваться в пределах второй половины IX – X в., хотя не исключено, что верхняя дата могильника может быть отодвинута и до XI в.

 

 

 

Л. Б. Кирчо, Г. М. Ковнурко (†). Престижные культовые предметы и украшения Алтын-депе из древнейших искусственных минералов (по данным рентгенометрического анализа)

Авторы продолжают изучение минерального состава предметов, происходящих из раскопок Алтын-депе – одного из крупнейших и наиболее изученных поселений эпохи энеолита – бронзы Средней Азии (Кирчо, Ковнурко 1999: 76–85). Объектом исследования явились 11 предметов из беловато-серого каменного материала (рис. 1, табл. 1) – печати, статуэтка, бусы и бляшка. Рентгенометрический анализ проведен В. Б. Трофимовым (кафедра кристаллографии геологического факультета Санкт-Петербургского Государственного университета) на приборе ДРОН-2,0.

На основе рентгеновских данных выделяются по химико-минеральному составу две группы образцов (табл. 2). В одной группе (7 образцов) преобладают кварц и кристобалит, т. е. в основе химического состава находится двуокись кремния. Четыре образца другой группы сложены силикатами магния – тальком и энстатитом. В одном из образцов этой группы присутствует клиноэнстатит и форстерит.

Аналитические данные свидетельствуют о том, что минеральные агрегаты не являются природными образованиями, а появились при высокотемпературном обжиге.

1. Соотношение между минеральными фазами непостоянно при одинаковом (близком) химическом составе двух типов образцов. Это непостоянство можно объяснить различиями в температуре и длительности обжига. В природе условия кристаллизации расплава ограничены, высокие содержания кристобалита в кислых горных породах, а энстатита в ультраосновных не характерны.

2. Изделия, сложенные смесью талька и энстатита, имеют белый цвет, в то время как горные породы подобного химического состава характеризуются зеленовато-черной или черной окраской.

3. Все обнаруженные при рентгеновском исследовании минералы являются хрупкими и обладают высокой твердостью. Высверливание отверстий относительно большой длины при малом диаметре (0,1–02 см) представляет значительные технические трудности.

Таким образом, исходным материалом для изготовления предметов явились мягкие горные породы, легко поддающиеся механической обработке – резьбе, сверлению. Примерами пород кремнистого состава могут быть такие осадочные образования как опока, трепел, диатомит. К горным породам магнезиального состава относятся тальковый сланец и другие талькосодержащие породы. В результате обжига происходила перекристаллизация минералов, фазовые переходы.

Технология обжига представляется достаточно сложной. Такие магнезиальные пироксены как энстатит, кристаллизуются при температурах, превышающих 1200°С, а температура фазового перехода кварца в кристобалит – выше 1400°С (при нормальном атмосферном давлении). Весьма важными являются скорость нагревания и охлаждения материала, длительность обжига. Эти условия нужно было подобрать так, чтобы предупредить растрескивание или оплавление вещества. Для отработки такой сложной технологии обжига, по-видимому, требовалось весьма длительное время.

Изученные предметы входили в инвентарь погребений или найдены в культурном слое эпохи ранней и средней бронзы (период среднего Намазга IV – начало позднего этапа Намазга V) и датируются второй половиной – концом III тыс. до н. э.

Соотношение химико-минерального состава и типологической характеристики исследованных образцов показывает, что из пород кремнистого состава (первая минералогическая группа) изготовлены преимущественно предметы, характерные для культурного комплекса Южного Туркменистана эпохи ранней и средней бронзы, причем антропоморфная статуэтка и крестовидная печать несомненно имеют местное происхождение, а плоские прямоугольные пронизки с зубчатым краем и округлые бусы широко представлены в инвентаре погребений Алтын-депе (погр. 41, 131–168, 195, 198, 258, 403–409, 413, 419–422, 424–429, 590–597, 634–638, 813). За пределами Южного Туркменистана пронизки с зубчатыми краями найдены в Иране в погребении времени Гиссар IIIB–C на Тепе-Гиссар (Sсhmidt 1937: 231, tabl. LXIX, H 2856) и в погребениях 224, 340, 351 и 362 могильника А в Шахдаде (Hakemi 1997: 393, No. 2767: 517, No. 4097; 528, No. 4194–4199; 539, No. 4284), также датируемых второй половиной III тыс. до н. э. К концу III – началу II тыс. до н. э. относятся находки округлых бус в могильнике Северного Гонур-депе 1 в древней Маргиане (Salvatori 1995: 10, fig. 20, G. 432, 9–11), причем автор раскопок определяет материал таких бус как фаянс. Интересно, что уже Э. Шмидт указывал, что пронизка с зубчатыми краями и бусина с тремя каналами и с зубчатым оформлением краев изготовлены из фритта (frit), выделяя тем самым эти бусы по материалу (Schmidt 1937: 231).

Во вторую минералогическую группу (породы магнезиального состава) вошли две цилиндрические пронизки, округлая плоская подвосьмиугольная бусина и квадратная печать со знаками. Цилиндрические пронизки не имеют точной культурно-хронологической атрибуции, округлая подвосьмиугольная бусина – единственная на Алтын-депе, однако здесь представлены близкие по форме округлые бусы из сердолика. Белые каменные плоские округлые бусы найдены в погр. 221, 340, 351, 362 (Hakemi 1997: 390, No. 21714; 517, No. 4097; 528, No. 4194–4195; 539, No.4284) могильника А в Шахдаде, то есть в инвентаре тех же захоронений, что и плоские прямоугольные пронизки с зубчатыми краями. Наконец, квадратная печать со знаками уже в момент находки была однозначно определена как печать протоиндийского типа (Массон 1977: 147; 1981: 115), являющаяся прямым импортом на Алтын-депе из района цивилизации Хараппа. Наши исследования, показавшие что печать была изготовлена из стеатита и затем обожжена, дополнительно подтверждают эту культурную атрибуцию.

В древней Индии технология изготовления предметов из мягкого талька (стеатита) с последующим обжигом известна, начиная с неолита (Vidale 1990) и, видимо, именно отсюда распространилась на территорию Ирана и Средней Азии. Однако использование в качестве сырья мягких осадочных пород (опока, трепел, диатомит) с последующим высокотемпературным обжигом и получением кварц-кристобалита в материалах Алтын-депе зафиксировано впервые. Показательно, что предметы из обожженных стеатита и кремнеземов входили в состав одних и тех же комплексов, а инвентарь коллективного захоронения (погр. 634–638) среднего этапа периода ранней бронзы — наиболее раннее проявление такой технологии.

 

 

 

К. Х. Кушнарева, М. Б. Рысин. Новые данные к хронологии памятников эпохи средней бронзы Южного Кавказа

Широко известную Триалетскую культуру авторы рассматривают как второй (после бедено-алазанского) этап динамично развивающейся курганной культуры Кавказа, возникшей после распада куро-аракской общности (середина III тыс. до н.э.) и просуществовавшей примерно до начала II тыс. до н.э. Триалетская культура отражала период ее наивысшего расцвета. Несмотря на 60-летнюю историю исследования триалетской культуры, в результате чего открыты многие десятки памятников и созданы реконструкции разносторонней жизни общества, оставившего эти памятники, в деле изучения этой культуры и сегодня остаются определенные лакуны. На восполнение одной из таких лакун – обоснование хронологической позиции памятников “цветущей поры” среднебронзовой культуры на базе новых и новейших материалов – и направлена настоящая статья.

Для решения обозначенной проблемы мы в первую очередь опирались на продукцию металлургии, прогресс которой в большой степени определял социально-экономические успехи любого общества. Среди металлургической продукции особенно чувствительно к переменам в обществе было оружие. Именно поэтому мы обратились к данному виду источников. Ввиду ограниченных рамок статьи мы отобрали три ведущих вида вооружения (топор, копье, меч). Сравнительно-типологический анализ этих изделий позволил сделать следующие выводы.

1. По уточненным датировкам ведущих видов оружия, опирающихся на четко датированные изделия из стран Переднего Востока, время сооружения курганов “цветущей поры” или триалетско-кироваканского этапа должно быть перенесено с середины II тыс. до н.э. (точка зрения Б. А. Куфтина и др.) в конец III – начало II тыс. до н.э.

2. Те же данные не дают оснований период создания рассматриваемых курганов растягивать на всю первую половину II тыс. до н.э. (точка зрения Э. М. Гогадзе и др.).

3. Результаты анализа показывают, что период “цветущей поры”, начавшийся в конце III тыс. до н.э., просуществовал несколько столетий и завершился не позднее XVIII в. до н.э. Известно, что в последующие века, вплоть до XVI – XV вв. до н.э., на юге региона бытовала кармирбердская культура.

4. Предпринятое удревнение памятников “цветущей поры” позволило переосмыслить направление импульсов, стимулировавших формирование основных видов кавказских металлоизделий. Стало очевидным, что первые импульсы посылались на Кавказ не из эгейского мира, как это предполагалось ранее, а из стран Переднего Востока; в этом процессе большую роль играли передневосточные центры, вовлеченные в международную ассирийскую торговую сеть. Оттуда же направлялись аналогичные импульсы в страны эгейского мира. И лишь впоследствии начали налаживаться связи Кавказа с Эгеидой.

5. Более дробная датировка отдельных погребальных комплексов может быть обоснована лишь после подобного анализа всех видов оружия, а также других металлических изделий, в частности, изделий из драгоценных металлов. Пока можно лишь предположить, что в кругу рассмотренных комплексов “цветущей поры” Карашамбский курган по времени несколько опережает остальные, ибо в его составе оказался якоревидный топор, известный еще по погребениям первого, бедено-алазанского, этапа; в других поздних погребениях подобные топоры не обнаружены. Представляется также, что Кированский курган, в составе инвентаря которого находилась секира, тяготеющая по своей форме к боевым топорам позднего бронзового века, был несколько моложе остальных рассмотренных выше курганов.

Сделанные краткие выводы указывают на необходимость дальнейшей разработки проблемы периодизации и хронологии памятников среднебронзового века Кавказа.

 

 

 

В. А. Папанова. Расписная ойнохоя местного производства из некрополя Ольвии

В статье рассматривается вопрос о времени производства в Ольвии расписной керамики. Производство местной, расписной керамики датируется довольно широко – второй половиной IV – серединой II вв. до н.э. Это связано с тем, что большая часть исследованных сосудов была найдена не в закрытых комплексах. На сегодняшний день не разработаны хронологические рамки производства для каждой из групп ольвийских расписных сосудов. Поэтому особый интерес представляет находка расписной красноглиняной ойнохои местного изготовления в комплексе тризны на участке семейных захоронений ольвийского некрополя (рис. 1). Ойнохоя была оставлена на месте совершения тризны вместе с чернолаковым киликом типа болсала 430 г. до н.э., чернолаковым канфаром третьей четверти IV в. до н.э. и сетчатым лекифом второй половины IV в. до н.э. (рис. 2). Данный комплекс позволяет отнести производство ойнохои к третьей четверти IV в. до н.э.

Интерес представляет и необычное сооружение на месте тризны – некое подобие входа в лабиринт. Лабиринт у древних греков символизировал путь в обитель мертвых, переход между мирами живых и мертвых, являясь магической защитой мира живых. Сосуды, лежавшие вверх дном, также символизировали переход умершего в загробный мир.

Расписные сосуды местного производства, возможно, специально изготовлялись для поминально-погребального обряда, имевшего у ольвиополитов сложную символику.

 

 

 

Р. В. Стоянов. Еще раз об ориентировке и положении костяков в некрополе Херсонеса Таврического V-I вв. до н. э.

Вопросы интерпретации ориентировки и положения костяков в некрополе Херсонеса классического и эллинистического периодов являются во многом спорными до настоящего времени. Целью данной работы является анализ положения и ориентировки погребений V–I в. до н. э. на всех известных в настоящее время участках некрополя. В исследовании использовались только данные о погребениях описание ориентировки и положения костяков в которых не вызывает сомнений или может быть реконструировано по чертежам отчётов.

Для большинства погребений херсонесского некрополя на протяжении классического и эллинистического периодов преобладающей является ориентировка восточного румба. Характерной чертой классического некрополя является абсолютное преобладание восточного направления с отклонениями к северу и югу (81% от общего количества погребений). Причём количество погребений ориентированных на северо-восток в два раза меньше погребений ориентированных на юго-восток и в четыре раза меньше погребений в которых костяк лежал головой на восток (см. Таблицу I). В эллинистический период происходят изменения в количественном соотношении ориентировки погребений (см. Таблицу II). Прежде всего, резко возрастает количество погребений с меридиональной ориентацией. Могилы, расположенные по линии север-юг составляют 56% от общего числа погребений в отличие от 14% в классический период.

Несмотря на наличие представительного числа погребений со скорченными костяками преобладающим положением покойника в некрополе Херсонеса является вытянутое. Большинство скорчеников в некрополе V–IV в. до н. э. (23 из 29 известных) были погребены на северном участке. Погребальный инвентарь, ориентировка погребённого и стратиграфия могил, в которых были отмечены скорченные захоронения, не дают никаких сведений об этнической интерпретации погребённых. То, что костяки в скорченном положении были встречены на одних участках рядом с погребёнными в вытянутом положении, свидетельствует о том, что первые являлись жителями города. Отличительной чертой погребений северного участка являлась бедность погребального инвентаря. Хотя этот признак является характерным для всего городского некрополя классической эпохи, нельзя исключать, что в данном случае он мог свидетельствовать и о низком благосостоянии или социальном статусе его обладателей. Необходимо всё же отметить, что имеющийся материал не позволяет сделать однозначный вывод по поводу социального положения скорчеников. Можно лишь утверждать, что они являлись жителями города и наиболее вероятно принадлежали к наименее зажиточной части его населения. В отношении этнической интерпретации погребённых в скорченной позе эллинистического времени вопрос может быть разрешён ровно также, как и в отношении погребений классического периода – данных для того чтобы отнести их к варварскому или греческому населению города в настоящее время нет.

 

 

 

Х. Г. Ахунбабаев. К проблеме северных границ греко-бактрийского царства

Одной из проблем истории Греко-Бактрийского царства является проблема его северных границ. Преобладает мнение, что, как и при Александре Македонском, в период господства Селевкидов и греко-бактрийцев Согд входил в состав этих государственных образований. Существует и иная точка зрения. Одним из факторов проливающих свет на данную проблему является, по мнению автора статьи, наличие остатков линии оборонительных стен, известных среди местного населения под названием Кампыр-дувал и маркирующих реальные границы Греко-Бактрийского царства в Согде. Опираясь на исследования Кампыр-дувала, проводившихся начиная с конца прошлого столетия можно утверждать о взаимосвязанности сохранившихся участков этой стены, протянувшейся по территории трех древних исторических областей (Западного, Центрального Согда и Уструшаны) и составлявшей в древности единую оборонительную систему (рис. 1). Археологических раскопок непосредственно связанных с Кампыр-дувалом практически не проводилось, если не считать нескольких разрезов Х. Мухамедова и небольших по объему разведочных работ О.В. Обельченко, которые позволили ему дать приблизительную дату времени возведения стены – первые века до нашей эры. В вопросах датировки возведения Кампыр-дувала большое значение имеют материалы по исторической топографии городов и крепостей античного периода, полученные за последние годы на территории Бухарской и Самаркандской областей. Материалы из Бухарской области, кроме того, дают представление и о динамике развития древних укреплений, в средневековое время превратившихся в кольцо стен вокруг оазиса.

Анализируя данные письменных источников, результаты археологических исследований, автор склонен утверждать, что остатки древней оборонительной стены являются зримой чертой, обозначившей северные границы Греко-Бактрийского царства. Возведена она была, видимо, вскоре после отложения Греко-Бактрии от Селевкидов и могла расцениваться, кроме всего прочего, как политический акт засвидетельствовавший образование нового государства, унаследовавшего все завоевания Александра Македонского в Средней Азии.

В 208–206 гг. до н.э., когда селевкидский царь Антиох III осаждал греко-бактрийского царя в его столице, стена уже существовала. Известные слова Евтидема (в передаче Полибия) адресованные к Антиоху: "...положение обоих становится небезопасным. На границе стоят огромные полчища номадов, угрожающие нам обоим; если только варвары перейдут границу, то страна наверняка будет ими завоевана" [Polyb. XI. 34] – неоспоримое свидетельство наличия линии оборонительных укреплений вдоль северных пределов Греко-Бактрии. Сообщение это не имело смысла, если бы речь шла о границе проходившей по реке Окс (Амударья). Вряд ли здесь речь могла идти и о воображаемой пограничной черте на карте царства.

 

 

 

Н. В. Семенов. Происхождение иконографии и символика некоторых коптских стел

Среди коптских надгробных стел можно выделить огромный по количеству памятников пласт – это стелы с архитектурными мотивами, к ним относятся и большинство стел из Эрмитажного собрания. Две из них отличаются своеобразным композиционным построением и упрощенной схематичной проработкой рельефа. Оба памятника были привезены В. Г. Боком из Египта в 1898 году (рис. 1: 1, 2). Общим композиционным принципом в них является изображение в центре колонны-алтаря, фланкированного анхами. Анализ рельефов и их сопоставление с другими памятниками восточнохристианского искусства, а также изображениями древнеегипетскими и эллинистическими позволяют говорить о трех традициях, иудео-христианской, эллинистической и древнеегипетской, которые могли оказать влияние на композицию стел и их символический смысл. А. Бадави рассматривает архитектурные мотивы на стелах как символическое изображение храма. Данный аспект интерпретации А. Бадави требует особых дополнений. На сирийском кубке (рис. 1: 10) есть изображение храма, которое М. С. Росс сопоставляет с коптскими рельефами с архитектурным мотивом (рис. 1: 5). Эти стелы сопоставимы с изображениями на ампулах Монца (рис. 1: 9), которые представляют киворий Церкви Воскресения в Иерусалиме. В своем исследовании Б. Кюнель доказала на основе раннесредневековых изображений храма, что именно они легли в основу христианского образа Небесного Иерусалима как символа Рая. Уходя корнями в иудаизм эта иконография нашла отражение и в росписях большого здания некрополя Эль-Багават в Египте. Среди прочих рисунков здесь имеются три аналогичных изображения зданий. Рядом с одним надпись по-гречески “Иерусалим”. Иконография стел с архитектурными мотивами восходит к погребениям восточно-эллинистического типа, где такие изображения представляют собой символические врата в потусторонний мир. Кроме того, колонна-алтарь на стелах восходит к эллинистическим изображениям жертвенников и напоминает их по форме. Подтверждением подобного значения могут служить также несколько коптских памятников, например, навершие из ГМИИ им. А.С. Пушкина (рис. 1: 12), где птицы пьют из чаши, стоящей на алтаре. Можно провести ряд аналогий не только с памятниками христианского искусства соседних областей средиземноморья, но также и с искусством фараоновского Египта. В статье М. Хаммада упоминаются некоторые древнеегипетские изображения, где одна центральная колонна или столб является характерной чертой. Тип некоторых египетских построек М. Хаммад выводит из египетских иероглифов. Один из них Sah – иероглиф, напоминающий по форме и обозначающий шатер с центральной колонной. Круглый шатер со священным столбом известен также по коптским росписям. К “Вратам” потустороннего мира имеет отношение египетский “ джед” – столб Осириса, он помещался в виде амулета на шею мумии и, как гласит назначенная для амулета формула: “чтобы он входил через двери преисподней, как имеющий силу, и никто не мог ему препятствовать, никто, никто не мог спрашивать”. В связи с изображением на наших стелах уместно вспомнить некоторые древнеегипетские композиции (рис. 1: 11), в центре которых расположен “джед” – столб вечности, над ним – солнечный диск, по обеим сторонам знака – крылатые богини Исида и Нефтида, обращенные лицом к символу Осириса. Если рассматривать схему этой композиции, то обнаружится сходство с исследуемыми стелами.

На стелах есть еще одна интересная деталь – это крест или хризма с расположенными между перекладинами круглыми пластинами с буквами альфа и омега. Знак этот представляет четыре сезона года, то есть время, которое имеет свое начало и конец в Иисусе Христе. В завершение можно сказать несколько слов о происхождении такого рода стел. Большое число их происходит из Луксора, некоторые из Эрмента, то есть памятники являются узколокализованными и выполнены примерно в одно время – VI–VII века. Вероятно, что они могут относятся к одной мастерской.

Изображения на стелах представляют единый синтез различных символов, призванных охранять души умерших и помочь им достичь “Небесного Царства”. Можно говорить о преемственности иконографии коптов у более древних культур, но их осмысление осуществляется в христианском духе.

 

 

Т. С. Нунан (†), Р. К. Ковалев. Большой клад дирхемов ранней эпохи викингов, найденный в 2000 г. в г. Козельске, Калужской обл.

 

 

Е. М. Пашкин, В. О. Подборская. Исследование нижних частей несохранившейся угловой башни XVI в. Кирилло-Белозерского монастыря

 

 

 

А. В. Курбатов. «Меры сапожные» и проблематика ремесленного ученичества

В статье дан анализ археологических находок так называемых шаблонов для раскроя кожаных деталей, выделенных при раскопках в Новгороде, Пскове и Москве. Обращается внимание на несоответствие единичных находок "шаблонов" с массовым характером производства кожаных изделий, большой площадью исследования многих средневековых русских городов, а также открытием в них многих кожевенных мастерских. Учитывая особенности самих шаблонов (материал, форма, следы крепления), малочисленность их находок в городах, а также анализируя письменные упоминания "мер сапожных" автор приходит к выводу, что они, скорее всего, служили своего рода "учебно-практическими пособиями" для учеников и подмастерьев, помогающими запоминать форму и пропорции ракраиваемых кожаных деталей.

В коллекции кожи из раскопок Тверского кремля выделена группа не менее 94 предметов, происходящих из комплексов мастерских кожевенно-обувной специализации, которые можно рассматривать нак "ученические тетради".

Рассмотрение археологических находок, исторических упоминаний и историографической традиции, связанных с вопросом о характере ремесленного ученичества в русском средневековом обществе приводят автора к выводу о преобладании до XVI–XVII вв. наследственных семейных традиций передачи производственного опыта и мастерства от отца к сыну. Широкое распространение традиции обучения ремеслу людей со стороны, видимо, происходило не ранее этого времени. Такое предположение объясняет достаточно позднее появление многочисленных письменных документов, регулирующих отношения мастера и ученика.

 

 

 

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ АРХЕОЛОГИИ

 

 

А. К. Филиппов. Роль орудий труда и символических средств в деятельности человека нижнего палеолита

Основываясь на данных палеоантропологии, Человек с самого начала истории, скорее всего, представлял собой единый вид, тогда как Homo sapiens erectus (?), Homo sapiens neanderthalensis и Homo sapiens sapiens являлись подвидами. Происхождение человека (сознания) – не следствие трудовой деятельности, а результат развертывания предопределенных генетических потенций, проявившихся в способности удерживать в поле внимания, образных представлениях и в памяти некоторую совокупность связанных между собою предметов и объектов. Это произошло благодаря информационному космо-планетарному ритмическому влиянию. Вольно или невольно, в условиях активизации внимания и памяти так называемые естественные посредники – необработанные, случайные камни, палки, кости животных в руках наших прапредков превращались в орудия труда, приобретая к тому же символическую функцию. Это был конец короткого периода антропогенеза, то есть чисто биологического становления человека.

Данный процесс мог проявиться везде, где был подходящий биологический материал. Ни адаптация, ни естественный отбор в происхождении человека не представляли главных механизмов эволюции. С появлением Homo erectus’а и внутри его деятельности возникает первая искусственно созданная орудийно-производственная система с подразделениями “ядра” и “скола”, с целеосознанным расщеплением камня с угла, образованного двумя плоскостями, с добыванием совершенно бесполезного качества остроты, имея в виду непосредственные биологические потребности. К подразделению “ядра” чаще относятся довольно тяжелые и массивные изделия. Это чопперы, некоторые нуклеусы, отбойники, чоппинги-проторубила. Подразделение “скола”, как правило, включает более мелкие изделия со случайной формой кромки и острия. Вообще говоря, подразделения “ядро” и “скол” где-то на границе между собой перекрывают друг друга. С помощью этой производственной системы, как показывают эксперименты, потенциально может быть изготовлено любое изделие из более мягких, чем камень, материалов. Система возникла в олдувае и раннем ашеле.

Чоппер и отщеп, являясь важнейшими звеньями производственно-орудийной системы, одновременно оказались орудиями непроизвольного анализа и синтеза. Более того, следует обратить внимание на то, что в олдувае и раннем ашеле чопперы, чоппинги и проторубила, довольно часто, обрабатываются только с одного края, особенно галечные орудия. Такая локализация обработки совершенно определенно говорит о существовавшем изначально интуитивном представлении вещи. Названные изделия становятся более или менее постоянными, а типологическое разнообразие их косвенно указывает на то, что Homo erectus не просто различал их, но и как-то называл. Система “ядро-скол”, целостные формы орудий с противопоставлением искусственной рабочей и естественной рукояточной частей, как бы продолжая момент естественно возникшей символизации, свидетельствовали о чисто человеческих языковых значениях вещей и ситуаций. На этом основании можно предположить существование долговременной памяти об относительно отдаленных целях. При изготовлении, к примеру, простой деревянной рогатины осуществлялись поиск материала и изготовление рубящих и строгающе-скоблящих каменных орудий. Конечной же целью являлась коллективная охота.

Таким образом, уже на самом раннем этапе развития человек интеллектуально не был близок обезьяноподобным существам. Орудия символизировали целостную технологию и образ жизни, являясь одним из важнейших аккумуляторов знаний, опыта, навыков, передающихся от поколения к поколению. Орудие, таким образом, было обращено не только в сторону природных объектов или непосредственно к руке человека, но и – к мышлению, языку, комплексам представлений, в том числе представлений, не имеющих прямой биологической пользы. И, тем не менее, в течение 1.5 млн. лет в круговороте простого воспроизводства не было движения времени и особенных изменений в каменной технике, вплоть до середины ашеля (0.3–0.25 млн. лет), являющегося временем окончательного исчезновения подвида Homo erectus.

Примерно с середины ашеля возникают индустрии, содержащие, с одной стороны, целостные орудия труда, представленные значительно большим разнообразием, с другой – орудия, приобретшие специально изготовленные рукояточные и обушковые части, а также выпрямленные лезвия и острия рабочих элементов. Происходит геометризация некоторых форм, не находящая практического обоснования. Мы усматриваем в этом высшее, бескорыстное производство целостности вещей, содержащей в себе напоминание о мастерстве и свободном владении материалом, а также видим в этом отражение эстетического отношения человека к своим изделиям. Это может быть связано с повышением статуса умелых мастеров.

Начиная с этого времени, наблюдается использование различного рода условных знаков (Пешь-дель-Азе), возможно, изображений (грот Дель Альто), а также – медвежьих черепов. Некоторые условные знаки изготовлены не только с практическими целями, символизируя некую реальность, но и с соблюдением особой формы. Подчеркнутая организованность формы знаков со стороны ритма, симметрии, обработки поверхности выступает также в качестве эмоциальной оценки общественного веса означаемого. Мустьерские подвески, наверное, существовали в виде ожерелья: у них одинаковые отверстия (примерно 2 мм), и они обнаружены в серии, например в Ля Кина. В свою очередь, наличие ожерелья предполагает визуальное членение тела человека по вертикали и композиционное выделение части, связанной, по всей вероятности, с содержательно-смысловой ролью самого ожерелья. В этом мы видим проявление внимания к самому человеку, который становится непосредственным объектом символизации.

Хорошо известны мустьерские погребения с признаками исполнения некоего ритуала. В 1921 г. на стоянке Ля Ферраси было обнаружено захоронение трехлетнего ребенка, череп которого, без нижней челюсти, находился в стороне от скелета. Погребение было перекрыто известняковой плитой с маленькими ямками. В 1939 г. в гроте Гаттари обнаружили череп среди окаймлявших его по кругу камней. Отверстие в основании черепа было преднамеренно расширено. Одной из самых интересных находок в Шанидаре (Ирак) является захоронение мужчины (50000 лет тому назад), тело которого было помещено на ложе из цветов, устроенном в могиле. Восемь видов цветов были собраны, по-видимому, специально - между концом мая и началом июля. Были определены эфедра, тысячелистник и другие растения, большинство из которых употребляется ныне в медицинских целях. В некоторых мустьерских погребениях наблюдается ритуал окрашивания дна могилы и самого покойника красной охрой.

Ограниченность интеллекта человека указанного времени относительна. Искусственный мир вещей в некоторой степени мог представляться уже самодействующим, в виде аниматической реальности. В конце мустье можно предполагать существование у человека неких догадок – образных “представлений порождения”: вещь порождает вещь. Думается, человек не считал вещи живыми, и он вообще не понимал “живого”, качественно отличного от неорганических предметов. Может быть, это произошло значительно раньше. Общие признаки “представлений порождения” связаны с мыслительными комплексами, которые у нас совсем иные и которые в наших понятиях трудно определимы. Не исключено, что эта смутная идея “порождения” была первым подобием общего представления, в котором возникла неясно осознаваемая бинарная оппозиция активно действующего и рождающего; отсюда качество мужского и женского впоследствии легко переносится на предметный мир. Может быть “представление порождения”, если оно действительно существовало в это время, и было протоформой первого мифа.

На первый взгляд при переходе к верхнему палеолиту не происходит никаких изменений : в мустье мы встречаемся с долговременными жилищами, и никого уже, кроме определенных скептиков, не удивляют ни мустьерская технология обработки каменных предметов, достигающая на некоторых стоянках филигранного совершенства, ни вымостки, ни окраска слоя охрой, ни погребения. В верхнем палеолите все это возрастает вроде бы только количественно. Эта точка зрения, отражающая бурное накопление неординарных фактов в олдувае, ашеле и мустье, рождена в археологии. У нее много сторонников, но она, как нам кажется, не отражает истины в целом. Впрочем, нетрудно заметить в переходе к верхнему палеолиту качественные изменения и, прежде всего, мощное проявление в твердом материале наглядной условно-абстрактной и условно-фигуративной деятельности. Изобразительная деятельность, в том числе и искусство, связывается и с жилищами, и с орудиями труда, и с человеком, и с так называемыми святилищами, но одним из важнейших условий развития фигуративной символики явился переход к полнокровному описательному языку и развитой мифологии.

 

 

 

Н. Ф. Лисицын (†). Финальная пора позднего палеолита на юге Средней Сибири

 

 

 

Г. Бозински. Средний палеолит: 250 000 лет нашей истории

 

 

 

Ю. Е. Березкин. О путях заселения Нового Света: некоторые результаты сравнительного изучения американских и сибирских мифологий

  

 

 

В. А. Кисель. Заметки о специфике рукопашного боя у сарматов

В 1900 г. в Южном Зауралье близ дер. Сапогово был найден клад из 20 бронзовых фигурок людей (рис.1). Большинство из них представляли воинов, вооруженных длинными кавалерийскими мечами, короткими мечами или кинжалами и луками.

Фигурки были отлиты в двустворчатых глиняных формах в вертикальном положении. Лицевая форма являлась воспроизводящей, оборотная же сыграла роль крышки. В качестве модели использовались плоские шаблоны, вырезанные из дерева. Литейная поверхность изделий не обрабатывалась, литники не удалялись (Зуев 1993: 97).

Согласно заключению археолога С.А. Яценко, автор Сапоговского клада не принадлежал к миру кочевников, так как древнекочевническому искусству не были свойственны изображения людей. По-видимому, мастер происходил из местного населения предтаежной зоны Южного Урала (Яценко 1999: 284).

Датировать клад можно опираясь на типологию представленного вооружения. По внешнему виду мечей и кинжалов, снабженных серповидными навершиями и прямыми перекрестиями, очевидно, что образцом послужило оружие развитой раннесарматской (прохоровской) культуры. Правда, среди сарматологов до сих пор не сложилось общего мнения относительно времени бытования подобных мечей. Их датируют с конца IV – до I в. до н.э. (Смирнов 1961: 27, 31; Смирнов 1984: 56; Смирнов 1989: 172; Мошкова 1963: 34; Шилов 1975: 116; Скрипкин 1990: 118–119, 138; Марченко 1996: 52–54; Зуев 19981: 149; Зуев 19982: 17–19; Зуев 2000: 96–98; Абрамова 1999: 100, 103, 106; Клепиков 2000: 118). Видимо, Сапоговский клад следует отнести к III – I вв. до н.э. (скорее всего, ко II в. до н.э.)

Среди фигурок наибольший интерес вызывают три изображения воинов, вооруженных парными короткими мечами или кинжалами, привязанными к бедрам. Как считает В.Ю. Зуев, два из них олицетворяют басилевсов, а одно – верховного жреца, то есть представителей элиты сарматского общества (Зуев 1993: 99, 101). Появление на этих фигурках дублирующего предмета вооружения вряд ли стоит объяснять художественно-мифологической гиперболой, даже несмотря на несомненно культовый характер всего комплекса. Если бы мастер желал преувеличить военную мощь мифических персонажей, он бы акцентировал внимание зрителей на самом оружии, изобразив мечи не спрятанными в ножнах, а показав их обнаженными в поднятых руках бойцов. Конечно, можно предположить, что показаны основной и запасной клинки, но и это маловероятно, так как их обычно располагали рядом, чтобы после утраты первого меча незамедлительно выхватить той же рукой второй. Размещение же оружия на разных бедрах, как изображено на фигурках, давало возможность мгновенно обнажить оба клинка.

По всей видимости, автор Сапоговского клада, не отступил от реальности и запечатлел воинов, владевших приемами боя двумя мечами одновременно, то есть практиковавших парное фехтование.

Косвенным доказательством присутствия у сарматов таких бойцов служат находки в курганных могильниках Бишунгарово и Старые Киишки на Южном Урале, а также Верхне-Погромном в Поволжье, где у погребенных находилось по два коротких меча (правда, как правило, в комплекте с длинным мечом) (Хазанов 1971: 9; Пшеничнюк 1983: 32, 108).

Сама техника применения одноименного клинкового оружия предполагает довольно высокий уровень рукопашного боя (Асмолов 1993: 174; Иитиро Масатоши 1993: 60, 90; Гвоздев 1997: 79). Однако сарматские воины вряд ли достигли высокого уровня фехтования, так как кочевники обычно мало уделяли внимания пешей рукопашной схватке. И хотя она выступала неотъемлемой фазой сражений номадов, до высот боевого искусства никогда не поднялась и чаще всего напоминала обычную резню (Горелик 1993: 21). Несмотря на это, появление в кочевнической среде парного фехтования оказалось абсолютно новым словом в военном деле номадов.

Представляется маловероятным самостоятельное изобретение кочевниками способа одновременного ведения боя одинаковым клинковым оружием. Он мог возникнуть только на основе длительной и высокоразвитой традиции пешего рукопашного единоборства, в месте, где существовали условия для обучения и планомерного совершенствования боевых навыков, то есть в оседлом земледельческом мире, на территории древнейших государств.

Чтобы предположительно очертить регион, откуда произошло заимствование, следует провести краткий обзор имеющихся сведений о парном фехтовании.

В XIV в. до н.э. были созданы, вероятно, древнейшие изображения бойцов с двумя одинаковыми орудиями в обеих руках – это египетские рисунки, запечатлевшие схватку единоборцев, вооруженных дубинками или деревянными мечами (Горелик 1993: табл. XXXII: 70; Панченко 19971: 10–11; История боевых искусств…1 1997: 46, рис. 5; Мишенев 1999: 14–15) (рис. 2). Хотя данные сцены нельзя отнести к моментам боя, скорее, они воспроизводили празднично-ритуальное действо. Другим памятником, также датирующимся II тыс. до н.э., является петроглиф окуневской культуры из Хакасии. На обломке плиты фронтально изображено антропоморфное существо, держащее в обеих руках по предмету, отдаленно напоминающему копье (Мачинский 1997: рис. 1) (рис. 3). Близким подобием окуневскому персонажу служит изображение на бронзовом клевце IV – III вв. до н.э. из пров. Сычуань в Китае (Итс 1976: рис. 9, 10) (рис. 4).

Следующая выявленная параллель относится к VII в. н.э. – это фигура человека в рогатом головном уборе с двумя копьями в руках на бронзовой матрице из Торслунда в Швеции (Славяне… 1986: илл. 4) (рис. 7). Завершает изобразительный ряд железное изделие из Обь-Енисейского междуречья конца XIX – начала XX в. (Иванов 1970: рис. 177; Плотников 1987: рис. 2: 5) (рис. 5).

Все перечисленные аналогии без сомнения не могут служить отражением реальных батальных сцен, так как у представленных на них антропоморфных героев в руках показаны парные большие копья, одновременное применение которых практически невозможно.

Широкое распространение сложившегося образа и связанных с ним мифологических представлений демонстрирует этнография. Так, при камлании эвенкийскому шаману помогали в борьбе с духом болезни два символических копья, выструганные из дерева (Анисимов 1958: 206, 211), ханты и манси поклонялись паре железных копий и нередко обрамляли фигуру антропоморфного божественного покровителя семью парами больших стрел (Бахрушин 1955: 104; Зенько 1997: 29), а в мифологии удэгейцев, двумя копьями вооружались некоторые агрессивные духи (Иванов 1954: рис. 203) (рис. 6).

Пожалуй, впервые боевое парное фехтование изображено в батальной сцене на китайском бронзовом сосуде “ху” V – IV вв. до н.э., из пров. Сычуань (So 1980: Pl. 91, Fig. 107; Горелик 1993: табл. XIII: 4). Воин на сосуде показан с двумя одинаковыми мечами или кинжалами в руках (рис. 8).

В 264 г. до н.э. в Риме началась эпоха гладиаторских боев, которая продлилась до 404 г. н.э. Для увеличения зрелищности поединков в гладиаторских школах создавались новые виды оружия, изобретались эффектные технические приемы, активно использовались экзотические способы варварского рукопашного боя. Среди различных категорий гладиаторов привлекает внимание группа бойцов димахеров, сражавшихся двумя короткими мечами или кинжалами (Панченко 1997: 75; История боевых искусств… 1997: 108; Мишенев 1999: 75, 84). Появление этой группы вполне могло быть самостоятельным изобретением гладиаторских школ, хотя нельзя совсем отвергать вероятность культурного импульса из сарматской среды.

Приблизительно в одно время с Сапоговским кладом, или несколько позже, в Приобье были изготовлены две пластины из кости и рога (Мошинская 1953: 99–100, табл. XV: 1; Троицкая 1979: 27, табл. XXIX: 1) (рис. 9 аб). На них нанесены личина и часть торса, помещенные между двумя мечами. Мечи по типу близки сарматским.

В качестве продолжения и развития традиции выступают многочисленные изображения мифологических героев с парными саблями в руках, процарапанные на иранских, византийских и хазарских серебряных блюдах, найденных в Приуралье (Спицын 1906: рис. 4, 5, 7, 9, 14, 15; Даркевич 1976: табл. 54: 5; Лещенко 1976: рис. 19аб, 20а, 21аб, 22а, 26–28; Гемуев…1989: рис. на с. 86, 92, 96, 97; Сокровища…1996: кат. № 27) (рис. 10 абвг). Большинство изображений датируется IX–X вв. н.э. (Лещенко 1976: 180). Должно быть, в одном ряду с ними надо рассматривать фигуру на бляшке из Ишимбаевского могильника на Южном Урале (Плотников 1987: рис. 2: 4; Соловьев 1987: 119) и рисунок на костюме удэгейского шамана (Иванов 1954: рис. 195, 196) (рис. 11).

Обычно сюжет картин на блюдах связывается с угорскими ритуальными плясками с оружием, возглавлявшихся жрецом, который держал две сабли. Эти “танцы” были описаны путешественниками и этнографами в XIX – первой половине XX в. (Чернецов 1947: 177–178; Чернецов 1957: 189-190; Лещенко 1976: 184; Косарев 1984: 151–152; Плотников 1987: 126-128; Соловьев 1987: 117–119; Гемуев…1989: 93). Однако пляски не имели ничего общего с военной пантомимой, а следовательно, и с реалиями настоящего боя. По-видимому, не сарматы позаимствовали технику владения двумя мечами у таежных племен Урала, а скорее сами послужили образцом для подражания. Использование парного клинкового оружия в среде аборигенных народов Сибири так и осталось лишь в культовой практике, возможно, наложившись на более древнюю (с парными копьями), и не нашло места в военных столкновениях.

В Европе парное фехтование, как отчетливо выраженное явление, не прослеживается. Безусловно, эпизодически могли встречаться отдельные случаи применения двух одинаковых клинков, но они остались на стадии эксперимента: римские гладиаторы, английские дуэлянты XVI в. (фон Винклер 1992: 159; Асмолов 1993: 204; Мишенев 1999: 13), донские казаки (Медведев 1993: 71; Грунтовский 1993: 117), осетинские воины (Беджизати 1987: 22).

В Средней и Передней Азии также не выявляется широкого владения парным оружием.

Только Юго-Восточная Азия демонстрирует устойчивую традицию использования парных предметов в бою. Согласно китайским письменным источникам, уже в III–IV вв. н.э., вполне сложились тренировочные комплексы, позволявшие воину обучиться владению парными короткими копьями и мечами (Маслов 1995: 93–94, 123). К этому моменту такой способ ведения боя должен был пройти долгий путь развития и зарекомендовать себя как безусловно действенный. Постепенно со сложением различных стилей боевого искусства сформировалась традиция использовать в парном варианте практически все короткое оружие, то есть не превышающее 150 см (Ян Юэминь 1992: 47; Ян Юэминь 1993: 41–42; Асмолов 1993: 180; Панченко 19971: 376). В качестве парного оружия выступали не только мечи, кинжалы, ножи, копья, но и молоты, чеканы, клевцы, топоры, шестоперы, стилеты, а также простые палки, цепы, костыли, серпы, крюки, грабли, хлысты… (Асмолов 1993: 27–30, 66–70, 85–86, 97–101, 119, 139–146, 149–153, 173–177, 180–181, 184–186; Маслов 1995: 118; Панченко 19971: 293–294, 376, 380).

Стоит отметить, что, если владение парными палками и их производными (костыли, дубинки…) фиксируется почти по всему азиатскому Юго-Востоку, то использование всего богатейшего арсенала парного оружия наблюдается лишь в Китае. В других смежных регионах умение управляться с двумя одинаковыми предметами вооружения или вообще осталось на ступени ритуально-праздничных представлений, или, оказавшись невостребованным, перешло в танцевальные номера (Глухарева 1982: 187, 198, илл. 187, 200; Асмолов 1993: 175; Маслов 1995: 429–430).

По-видимому, из Китая распространялись приемы своеобразного ведения рукопашного боя в сопредельные страны. Оттуда-то могли их перенять и сарматские воины. Этому способствовала и сложившаяся в то время политическая ситуация. В III в. до н.э. в Китае возникли все условия для всемерного развития военного искусства. Последняя четверть века ознаменовалась окончанием эпохи войн и вооруженных конфликтов, завершением периода Чжаньго (“сражающихся царств”), когда все внимание китайского общества было занято войной. В Китае возникла новая социальная группа – полупрофессиональные воины, которые, помимо участия в боевых действиях, занимались регулярными тренировками и совершенствованием своих воинских качеств (Васильев 1998: 235–236).

В середине I тыс. до н.э., согласно археологическим данным, произошло внедрение значительной группы кочевников в район верховьев р. Янцзы (Деопик 1979: 63–67). А вплоть до II в. до н.э. области современной провинции Ганьсу занимал племенной союз юечжей (Крюков… 1983: 56–57, 113; Восточный Туркестан…1998: 236, 239; Кляшторный, Савинов 199: 172). Юечжи же, согласно мнению ряда археологов, оказали влияние на окончательное формирование сарматской культуры (Скрипкин 1990: 199–202; Таиров 2000: 23–24).

Таким образом, вполне вероятно, что именно юечжи сыграли роль передаточного звена, которое донесло до южноуральских кочевников приемы одновременного владения двумя мечами. Восприняв нововведение, сарматы практиковали его в узком элитарном кругу. Однако новый способ рукопашного боя оказался слишком необычным и не привился на кочевнической почве, а вскоре и вовсе был забыт.

 

 

 

 

С. В. Харитонов. О средневековом письменном памятнике «Записка готского топарха» в связи с результатами археологических исследований Эски-Кермена и его округи